Александр Иликаев. Истории Уфимского полуострова - 2

ИСТОРИИ УФИМСКОГО ПОЛУОСТРОВА – 2

 

ЗНАК ЛЮБВИ

рассказ-реконструкция

 

Любимая, я поведу тебя на край Вселенной…

Фраза из советского мультфильма

 

10000 год до нашей эры. Окрестности Курочкиной горы.

 

Из костяного дома – на воздух. Подхожу к яме, в которой держат чужачку, и, не зная зачем, останавливаюсь.

Чужачка. Она совсем не похожа на одулок. Черноволосая, смуглая. Ее глаза напоминают спелые ягоды, а тонкие брови – ворсинки на мехе выдры.

Осторожно заглядываю внутрь. И… вижу устремленные на меня две льдинки ненависти. Озлобленно, недовольно крича что-то на своем диком языке, чужачка хочет дотянуться до меня. Я беру в руки камень и со злобой замахиваюсь на пленницу.

«Воровка!»

Чужачка, прикрыв лицо, сжимается в боязливый комок. Только тут обращаю внимание: какая она еще маленькая. Почти девочка.

Бросив в яму кусочек гусиной печенки, направляюсь к костру. В голове звучит одна и та же мысль: «Когда небесный бог Юма даст знак? Или я не Ульмо, сын вождя?!»

Ступаю твердым, быстрым шагом. Ожерелье из раковинок, похожих на крошечные мамонтовые бивни, бьется о грудь. Дойдя до костра, смотрю, как шаман Рын чистит бубен.

«Может, все дело в том, что я еще не выбрал себе женщину?» – Я перевожу взгляд на Лай. Девушка широко улыбается крупными белыми зубами. Наверное, она думает о моем костяном доме или… обещанной гусиной печенке.

Воспоминания детства: солнечный день, снег между мшистых камней; вкопанные в землю мамонтовые черепа, вдетые в глазницы бивни-перекрытия; женщины с красными шкурами; куски дерна, густо оплетенные решетчатой ивой; мать, которая объясняет мне, как нужно наносить узоры на вещи: слева направо, справа налево…

 

 

*  *  *

 

Возле костра уже собрались молодые охотники: Тич в перекинутой через плечо рысьей шкуре, Мог-Пой в обмотках из медвежьей шерсти, Вик в набедренной повязке из беличьих шкурок.

До меня доносится осуждающий шепот: «Эта ведьма совсем околдовала Ульмо».

Тич первым решает выразить недовольство:

«Нож Юмы разрезал Гуся, а наши силки пусты. Рын прав: ее нужно принести в жертву».

Шаман притворяется, что ничего не слышит. Старый лжец. Я пытаюсь успокоить собравшихся:

«Боги покинули нас, потому что мы ослушались запрета Мудрой Выдры. Мы были слишком жадны, чтобы перестать охотиться».

Красное лицо Мог-Поя становится похожим на шляпку мухомора.

«Ты говоришь так, потому что твоя праща не знает промаха».

У Вика зеленеют губы, и он начинает шипеть, как бычий пузырь, из которого выпускают воздух.

«А кое-кто всегда следит за тем, чтобы она была гибкой, как тело нерожавшей женщины».

Рука тянется к кремниевому ножу, острому, как зуб саблезубой рыси, но я сдерживаюсь. Вдох-выдох, еще один.

«Шаман, ты говорил, что Юма должен дать знак».

Рын криво улыбается, но в его глазах появляется настороженность.

«Говорил».

 

Чтобы набраться смелости, я притрагиваюсь к ожерелью на груди и шепчу слова заклятья, которому научил меня отец: «Дух мамонта, войди в мое тело, придай силу моим словам!» Затем я выхожу на середину стойбища и объявляю, громко, чтобы слышали все: взрослые мужчины и женщины, старики и дети: «Еще до того, как наступит праздник Большого Дня, я выслежу Пуй-нер-пюча и убью его!»

На меня смотрят как на сумасшедшего. И это правильно. Пусть мамонт мой тотем, но даже ему не одолеть Пуй-нер-пюча. Вдруг я замечаю, как Рын еле заметно кивает.

«Если ты убьешь Пуй-нер-пюча, я отпущу девушку».

 

*  *  *

 

Копье отца. Старое, мощное, с впитавшейся в древко кровью мамонта. Сверху донизу оно покрыто насечками в виде крючочков. Я знаю, что у меня есть только один шанс.

Три дня я иду к югу вдоль холмистого хребта. Вот и ручей, за которым поселился Пуй-нер-пюч. Священная гора Курка, которая до сих пор служила мне ориентиром, заканчивается округлым, словно череп пещерного медведя, уступом.

Здесь все не так, как на открытой северным ветрам равнине. Шкура доброй матери-земли, Моу-ньё, вылинявшая за долгую зиму, колосится травами: гребнями, пучками тонких волос, звериными лапами, гарпунами. В воздухе пахнет соком растений и талой водой.

Я перебираюсь на другой берег ручья. Скоро снег совсем исчезает. Я обнаруживаю старую сосну, о которую чесался пещерный медведь. Застрявшие между чешуек клочья желто-бурой шерсти мелко подрагивают на весеннем ветру.

На закате, в рощице, где растут высокие, в человеческий рост, березы, я вижу огромного оленя. Мать солнца, Коу-ньё, бегает по его темно-коричневой спине и целует в алую грудь. Когда олень уходит, мне делается тревожно. Воздух испещряют уханье сов и львиная грызня. Я нахожу старые оленьи рога и решаю заночевать под ними. Мне снится Пуй-нер-пюч. Чудовище идет прямо на меня, склонив голову к земле.

И…

Я еле успеваю выскочить из укрытия. Раздавленные могучими лапами рога трещат и разламываются надвое. Пуй-нер-пюч, не замечая меня, уходит, а я просыпаюсь… на земле.

 

*  *  *

 

Целый день уходит на рытье двух ям. Одна для меня, другая для того, чтобы не захлебнуться в крови чудовища. Окончив приготовления, иду к ручью и нарываю сочной осоки.

Когда Коу-ньё раскрашивает свои ноги красной охрой, приходят олени. Я хочу прогнать их, как вдруг слышу мерный топот.

 

Пуй-нер-пюч

бум, бум, бум-бум. Идет.

Пуй-нер-пюч

ш-ш-ш-трк. Хрум, хрум. Жует.

 

Увенчанная мощным рогом длинная морда ползет по осоке. Я и копье становимся одним целым. Дух-тотем удесятеряет стальную силу моих мышц. Жду, задыхаясь от запаха мускуса и сырой земли. Обвислые губы Пуй-нер-пюча срывают осоку. Его горячая слюна ручьями течет по моей спине.

 

Неожиданно чудовище делает шаг в сторону. Я, что есть силы, ударяю в открывшийся на мгновенье лоскут светлой кожи. Утробный рев раскалывает небо, и я вылетаю из ямы…

Невидимая сила вминает меня в мать-землю, так, что я чувствую, как трещит череп. Сознание взрывается тысячами ослепительных красок и я, превратившись в бесплодный дух, вижу самую прекрасную в мире тундростепь.

Теплый ветер пробегает по бесконечному желто-синему ковру. Фиолетовые ирисы раскачиваются на тонких стеблях. Они напоминают еще не вставших на крыло маленьких куропаток. Красно-коричневые стада мамонтов, оглашая окрестности трубными звуками, плывут по изумрудному разнотравью. Их возглавляет огромный, как священная гора Курка, самец. Я четко вижу его круто спадающую к спине голову и жировые наросты в области лопаток. Гуси, утки, перепела, куропатки, ястребы, взрезая воздух с деревянным свистом, проносятся в ярко-синем небе. Птиц так много, что временами они закрывают солнце. За мамонтами тянутся стада оленей. Пещерные львы и саблезубые рыси мягко ступают по земле, открывая дорогу лающе-тявкающим полчищам росомах, куниц, горностаев…

Ко мне подлетает большая белая птица. Наверное, это сам небесный бог Юма. Я вижу, что у него человеческие глаза. Он открывает клюв, и я слышу, что хочет от меня дух-тотем…

 

*  *  *

 

Когда зрение возвращается ко мне, я, сокрушенный, раздавленный неудачей, уныло озираюсь. Обе ямы затоптаны. Обломок копья глубоко завяз в земле. От разбросанных вперемешку с остатками осоки комьев свежего навоза поднимается тонкий пар.

Почему Пуй-нер-пюч не убил меня? И тут воспоминание, яркое, как звезда-отверстие в темной шкуре ночного неба, вспыхивает в моей голове…

Исполненный тайных надежд, я спешу в обратный путь.

В стойбище, как в пасти чудовища, горит жертвенный костер. Обнаженные девушки, вымазанные красной охрой, танцуют на блестящей от жира и крови мамонтовой шкуре. Юноши в легких набедренных повязках кружатся вокруг них.

Со всех сторон на меня сыплются насмешки: «Где твой Пуй-нер-пюч? Где твое копье?» «Что ты делал все это время? Отсиживался в кустах?»

Лай больше не смотрит на меня. Зато я знаю, кто привел животных в земли одулов. Мой тотем. Но это еще не все. Он хочет, чтобы я спас чужачку.

Один Рын не участвует в травле. Разрисованный полосами синей и белой глины, он колотит в бубен, задавая ритм танцу.

Когда самые лучшие куски съедены, в стойбище воцаряется покой. Я прокрадываюсь к чужачке. Девушка дремлет, положив голову на измазанные землей колени. Ее лоб кажется белым в лунном свете. Тонкие ноздри вздрагивают, когда она начинает шевелить губами.

Я понимаю, что медлить больше нельзя и достаю припрятанную за пазухой веревку из лосиных жил…

 

*  *  *

 

К счастью, я знаю, куда идти. Я верю, что дух-тотем защитит нас, и не боюсь Пуй-нер-пюча.

 

Облазив склон священной горы Курки, мы находим подходящую пещеру. Хотя она тесна для двоих, у нее есть масса достоинств: во-первых, она сухая, во-вторых, ее вход смотрит на юг; в-третьих, в ней есть отверстие для дымохода.

Проходит несколько дней. Потихоньку обживаемся на новом месте. Спускаясь вниз, к ручью, я охочусь на зайцев и куропаток. Име, так зовут чужачку, собирает яйца и травы, кипятит воду в каменной миске. Каждый вечер она поет на языке анаулов:

 

Ниррф скарн, моа луйхм, кат нускат.

Нун, нун, нуу.

Меона – ниссен?

Лал, лал, лаа.

Лиэ она, нэнни.

Войя, войя, воййя.

 

Я прислушиваюсь к незнакомым словам и вырезаю узоры на куске старой кости: слева направо, справа налево.

Дух-тотем не оставляет нас. Однажды, далеко на северо-востоке от пещеры, там, где холмистый хребет особенно узок, мне удается обнаружить сорвавшегося в пропасть мамонта. Животное еще дышит, но его мохнатые бока вот-вот перестанут двигаться…

День и ночь уходят на заготовку туши. Нужно спешить, чтобы мясо не растащили хищники, и оно не успело испортиться. К утру мы еле держимся на ногах, но наши губы улыбаются. Теперь у нас будет достаточно жира, без которого не выжить долгой холодной зимой.

 

*  *  *

 

Несколько дней идет снег. Он заваливает выход из пещеры. Теперь, впервые за лето и осень, у нас достаточно времени, чтобы научиться языку друг друга.

«Лиэ она, нэнни». – «Будь у меня первым, милый». Это слова из песни.

Име рассказывает мне об анаулах. Оказывается, они ничем не отличаются от нас. Шаман анаулов не знает голода, потому что охотники не хотят прогневить духа пещерного медведя Ота и всегда делятся с шаманом лучшими кусками.

Име, как и я, сирота. Однажды, когда она отправилась за водой, шаман попытался удовлетворить с ней мужскую надобность. Име испугалась и убежала в лес.

Ей бы вряд ли удалось выжить, если бы Тич не забыл о своих силках: добыча слишком часто обходила их. Име безнаказанно лакомилась одульской зайчатиной, пока Мог-Пой не поймал ее и не привел в стойбище.

Я тайком наблюдаю за девушкой. Име любит спать, свернувшись калачиком. Едва забрезжит рассвет, как она принимается за работу: разводит огонь, растапливает лед в кожаном мешке, нарезает сушеное мясо, чистит коренья и клубни. Когда Име поворачивается боком, матово-смуглый зигзаг девичьей наготы бьет меня между ребер. Позавтракав, я отправляюсь на охоту.

С каждым днем становится холоднее. Хорошо, что Име придумала занавесить выход из пещеры. После охоты я люблю сидеть у очага, вглядываясь в просвет между шкурами.

Однажды я решаю остаться. Целый день мы рассказываем друг другу легенды и сказки: о Мудрой Выдре, грозном Орле, хитрых мышах. Вечером я смотрю на то, как Име расчесывает волосы. Мне кажется, что в пещеру ворвалась стая воронов. От Име оглушительно пахнет травами и костром.

Я подбираюсь к девушке, беру за тонкую талию.

 

«Встань на четвереньки, чтобы было удобно».

Име вздрагивает от неожиданности, а потом делает так, как я говорю. Изготавливаюсь.

«Упрись руками в стенку. Это ведь у тебя в первый раз?»

Име кивает.

«Ну ничего, надо же когда-нибудь… начинать». От волнения слова застревают в горле. Осторожно проникаю внутрь девичьего тела, останавливаюсь ненадолго… Короткое резкое движение, вдох…

На этот раз я не промахиваюсь.

 

*  *  *

 

Скоро весна. Хотя еще лежит глубокий снег, мы слышим, как с шелестящим звоном тают сосульки.

Кожаная посуда высохла и теперь ей нельзя пользоваться. Очень скоро праща разделит ее участь. Она уже не такая мягкая, как раньше. Придется ждать, пока Юма не приведет в петлю зайца или хорька.

Чтобы вскипятить воду, Име вновь достает каменную миску. Я начинаю мечтать о том, как было бы хорошо охотиться без пращи и камней. Внезапно мое внимание привлекают узоры, которыми украшена миска. И когда только Име успела нанести их?

Всматриваюсь в точки:

 

.

.

.

.

 

косые линии,

 

/

/

/

/

 

птичьи лапки

 

^

^

^

^

 

С этими узорами что-то не так. Чтобы увидеть, как они бегут, нужно смотреть не так, как учила меня мать, слева направо, справа налево: . . . . / / / / / ^ ^ ^ ^ ^ а сверху вниз, снизу вверх. Я достаю свою кость и начинаю внимательно сравнивать узор одулов с узором анаулов. Смотрю до боли в глазах, пока точки не складываются в один знак:

 

.

.

. . . . . .

.

.

 

Открытие настолько невероятно, что я сижу, как оглушенный. Име, думая, что я снова хочу удовлетворить мужскую надобность, хмурится.

«Потом».

Я не отвечаю ей. Перевожу взгляд на щепку для разжигания огня. Она лежит на изогнутой палке, концы которой связывает туго натянутая струна из оленьих жил. Сам не зная зачем, вкладываю щепку в жилы, натягиваю, отпускаю. Прежде чем Име успевает открыть рот, щепка оказывается в другом конце пещеры.

Мое существо взрывается от восторга. Я реву, как дикий зверь. Теперь я знаю, как охотиться без пращи и камней. Име смотрит на меня круглыми от ужаса глазами. Чтобы успокоить ее, я повторяю опыт. Име облегченно вздыхает.

«Я подумала, что дух Ота похитил твой разум».

«Ты видела…» – начинаю я, захлебываясь от восторга. Име смотрит на меня так, как будто ничего не произошло.

«Видела. Только мне сейчас некогда. Нужно разжечь огонь, а это займет много времени».

Пока Име возится с очагом, я сижу, нетерпеливо вглядываясь в голубой просвет между шкурами.

 

Опубликовано в газете «Истоки» № 12 от 24 марта 2010

 

 

ВТОРАЯ Z

современная новелла

 

Строка в «Яндексе»: каждую секунду на земле умирают два человека. Трещат колонки: «Девочка созрела…» Кто-то снимал на телефон. Концерт. Земфира в черном, пожелтевшая, с резкими чертами лица.

От тоски я кликнул на сайт знакомств. И сразу тебе, у какой-то Z вместо нормальной авы смерть с косой. Ну, написал: «Привет, Смерть».

Вдруг Z онлайн. Плим. Как будто чайной ложкой легонько стукнули по блюдцу. Текст неожиданно большой, с заглавными буквами. Девочке, впрочем, не восемнадцать, а двадцать пять.

В реале Z оказалась красивее, чем я мог предположить. В рдяных, даже днем, лучах солнца она почудилась мне духом уходящей моей молодости. Девочка с голубыми волосами, явившаяся на выручку замшелому сорокалетнему холостяку. Индиговые глаза, румянец, того же цвета, что матерчатая роза на хрупком запястье.

Через час я пребывал в уверенности, что нашел описанную Платоном свою вторую половинку. Оказалось, что Z, как и я, странная: ходит пешком, не боится запачкаться и предпочитает арию Кармен воплям Димы Билана.

Первым делом мы пошли смотреть старую водонапорную башню на краю кладбища за Телецентром. Ну, куда еще со Смертью!

Когда мы пролезали между прутьев ограды, то пальтишко Z немного задралось. Глаза срезали ножницами две голые полоски ног над темно-синими шерстяными чулками.

Я привык к свиданьям кино-постель-«знаешь, дело во мне». А в этот раз мы даже ни в одно чертовое кафе не зашли.

И понеслось. Ноябрь все так же пламенел, стыла зеленая трава на газонах. В прозрачном, как стекло, воздухе возникали причудливые зори и закаты. Ничто не возмущало бесконечной сини небес. А мы с Z гуляли по городу. Однажды я предложил зайти ко мне. Z странно посмотрела на меня и… согласилась. Пока закипал чайник, я взял ее за матерчатую розу на запястье. Кроваво-красный цветок скатился на пол, как слеза.

Z ушла от меня в сумерки.

 

На следующий день мы сидели на скамейке в парке Гафури и смотрели на огромные дубы. Узловатыми сучьями-щупальцами, как в «Пиратах Карибского моря», они вплетались в лазурь.

К нам подошел молодой человек, худощавый, в кожаном плаще. Представившись Борисом, он, подозрительно внимательно оглядел нас и неожиданно сказал: «А вы в курсе того, что парк продали нуворишам? Чтобы установить колесо обозрения, они хотят срубить дубы. Конечно, для мэра дерево старше тридцати лет больное. Ему невдомек, что дубы по двести лет живут!» И тут он внезапно пристально посмотрел на меня и сказал: «Я вам сочувствую. Девушки как деревья. Одно плохо растет в тени другого».

Молодой человек, качая головой, ушел, а я стал покрывать щеку Z, смущенной словами Бориса, поцелуями. Но девушка вдруг отвернулась и спросила: «А ты знаешь вообще, зачем я на этом сайте?»

Сердце екнуло от нехорошего предчувствия.

«На самом деле я отомстить мужу хотела, – сказала Z. – Вышла замуж не по любви. Теперь он чувствует это, с бабами гуляет, хотя сам меня на коленях уговаривал».

Стоп, машина, приехали. Окончен бал, протухли свечи. Мне осталось только разыграть невозмутимость.

«М-да… а я в тебя почти влюбился».

Ноябрьское солнце почти не грело. Смерть, смерть бродила вокруг. За обнаженными деревьями я видел оскал одинокой старости. И тут Z стала ластиться ко мне.

«Извини. Я виновата перед тобой. Хочешь, познакомлю со своей подругой? Она не замужем! Ее, кстати, так же как меня зовут».

Я согласился из смеси раздражения и азарта. Вторая Z предстала передо мной в образе живой и подвижной особы. Она жила с матерью в частном доме на Аральской. Отец, вольный художник, бросил их и сейчас бомжевал где-то поблизости.

Когда матери не было дома, вторая Z приглашала меня в гости. Мы садились пить чай в кухне. А моя новая подруга с горящими глазами начинала отстаивать самобытность Пелевина и восторгалась интеллектуальностью Фаулза. Чтобы не задохнуться от счастья, я поглядывал в окно, в которое запрыгивали разношерстные коты из одичавшего сада.

 

И все же, чувство тревоги не отпускало меня. По мере того, как развивались наши отношения, я убеждался в том, что вторая Z все больше напоминает первую.

Однажды ранним утром, после ночи любви, она сама вывела меня из ворот. Я хотел поцеловать девушку, как вдруг что-то белое ослепило меня. Но на этот раз это были не полоски над чулками, а свежая краска на асфальте. Надпись гласила:

 

С днем рождения, любимая! Прости за все. Давай снова будем вместе.

 

Моя подруга с криком «он вернется!» бросилась ко мне на шею.

«Да кто вернется?! – недоумевал я. – Твой отец?»

«Муж!»

Я по инерции продолжал держать спутницу за талию.

«Но ты… разве замужем?»

Вторая Z сочувственно посмотрела на меня.

«Разве тебе подруга не рассказывала? Я была замужем. Мы одновременно в Бориса влюбились. Но Борис меня предпочел. Прошло какое-то время, и моя подруга назло Борису вышла замуж за другого. Однако Борис оказался непростым человеком, и однажды мы решили пожить отдельно друг от друга. Но все это время я о Борисе думала. Борис – очень честный человек. Сейчас за сохранение парка Гафури борется».

И тут я рассмеялся горьким смехом, только теперь поняв, что уже потерял вторую Z, когда только встретил первую.

 

Опубликовано в журнале «Бельские просторы». Конкурс анонимного рассказа «Прокруст». № 12, декабрь 2013

 

© Александр Иликаев, текст, 2010–2013

© Книжный ларёк, публикация, 2016