Александр Леонидов. Грибная осень

Наша новая литература

Александр Леонидов (Филиппов)

Грибная осень

Отрывок из романа «Мускат и ладан»

 

Он встал у обочины трассы на выезде из Бобирово, облепив колеса своей «Нивы» желтой и красной листвой мокрой осени, отошел от машины и полюбовался на неё. Лучше всего его бывалая машинка смотрелась почему-то снаружи. Внутри – пожелтел верхний белый кожзаменитель с дырочками, кое-где проткнутыми разными досками и брусьями, почему-то возимыми в легковом автомобиле его странным хозяином. Ещё внутри были трещины на панели приборов и на крышке бардачка, скрипели изношенные и продавленные кресла, кое-где на их чехлах красовались прогары от курева…

Внутри можно было понять, что машина далеко не новая. Снаружи она смотрелась почти как новая. Этот парадокс заставил Сеченя задуматься о всей современной ему жизни, сверкающей снаружи, но убогой и удушливой с нутра…

Сечень открыл сзади дверь багажника, стал доставать яркие коробочки с мягким сыром, вскрывать их и вытряхивать содержимое безжалостно на полиэтилен. Постепенно из нескольких коробочек получилась бесформенная кучка рассольного сыра, на пленке в багажнике производившая эффект домашнего крестьянского продукта…

Сечень брался с разных концов за полиэтилен и нес белый аппетитный груз на капот «Нивы», чтобы показать товар лицом: вот деревня Бобирово, славящаяся хозяйственными мужиками, вот продукт, а вот и продавец. Едут вечером дачники с коттеджей, с садовых участков, с пикников, захочется им вкусить натурального деревенского продукта – добро пожаловать, милости просим…

Бобирово уже лет двадцать как жило с трассы. Трасса оживленная, богатых елозит туда-сюда полным-полно. Житель Бобирово – если уж не совсем пропойца – выставлял перед дорогой табурет, ставил на него банку с белой бумагой внутри (знак – продают парное молоко), выкладывал тыквы, горки картофана, овощи, зелень, иногда и мясо даже…

И все были довольны. Какой-нибудь депутат или банкир, приезжавший в Куву к жене с банкой свежего молока, дояр, нагревший депутата на цене и Сечень, иногда примазывавшийся к этой странной, блеклой, призрачной жизни невинного обмана.

Где стоят сто бобировцев – отчего бы не встать и сто первому горожанину? А что у него «пищевкусовые продукты» (идиотское выражение, не находите?) на самом деле из магазина – кому какое дело? Он не продукты продает, он продает иллюзию экологической чистоты и природной непосредственности. Она дорого стоит, сам бы он такую фигню покупать не стал, но если у кого на бесценной иномарке много денег – отчего бы не поддержать фермера?

И Сечень даже место постоянное завел – где его и находили постоянные клиенты из садовых и коттеджных поселков в воскресные вечера. Это был живописный уголок под раскидистой рябиной, по осени словно бы пятнавшей кровавыми каплями серый уральский небосвод. Сечень раз за разом подъезжал сюда, аккуратно парковался, открывал багажник, подпирая кривоватой палкой его крышку (фабричные упоры давно уже в «Ниве» отказали), неспешно, по-крестьянски фасовал товарец. Из синтетических сеток высыпал крупную египетскую кормовую картошку в пластиковые ведра веселой деревенской расцветки. Из хорошо упакованных иностранных молочных продуктов делал на пленке или клеенке родные, свежевываленные…

После разных экспериментов Егор остановился на слабосоленых мягких сырах. Их любили брать чуть ли не горстью проезжавшие сановные автолюбители, короли трассы, да и сам Сечень их любил. Для полноты доверия он обычно подпирал бедром переднее крыло своей «Нивы», пил чай из термоса, от которого шел уютный пар и заедал с пленки собственным товаром: не химия, не яд, сам ем и вам желаю – как бы говорило его честное лицо…

Обычно Сечень брал в багажник «Нивы» некрупную партию брынзы «Парижская буренка» – французское слабосоленое объедение или похожий на «буренку» комбинированный рассольный продукт «Сиртаки», созданный некогда для заправки знаменитого греческого салата. Иногда он смешивал на полиэтилене «буренку» с «сиртаки», иногда нет. Иногда добавлял несколько банок маринованных грибов – иногда не добавлял. Как уж карта ляжет…

Сыры Сечень брал на оптовой базе, подешевле, те, у которых подходил срок годности, и которые никто, кроме Сеченя, брать не хотел. Поэтому на оптовой базе Сеченя любили, привечали, делали скидки. Но Сечень все равно много не брал: подозрительный мужик, всюду видящий подвох, часто теряющий большую выгоду из-за подозрений, он боялся прогореть и торговал помалу.

Но его тревоги были напрасны. Люди через одного сворачивали с трассы к его импровизированному фермерскому прилавку, и никто даже не спрашивал бумаг – которые у Сеченя, конечно же, имелись – насчет того, что он имеет собственное зарегистрированное фермерское хозяйство.

Сечень бодро расторговывался, пятнал жирными сырными руками купюры среднего достоинства, рассовывая их по карманам, балагурил и нравился своей «сельской косточкой» деревенского хитрована богачам. Обычно он начинал с 400 рублей за килограмм брынзы, которая в магазине лежала за 200 рублей кило. Когда ему надоедало торговать, он доверительно сообщал последним покупателям:

– Скину вам, устал я тут, замерз! Домой хочу! По пятьсот рубликов кило отдам, да и ладно…

И очень правдоподобно шмыгал как бы простуженным и как бы сизым носом, мялся и переминался, выражая все страдание российской деревни за несколько веков разом.

Он не знал, как называть домашний крестьянский мягкий соленый сыр, и сам придумал название: «сычужатина». Оно было нелепым, но казалось очень кондовым и народным, и клиенты на него клевали, как и на все остальное.

Обнаглев, Сечень предлагал им попробовать «аналоги» его фермерского продукта – купить магазинную брынзу из Франции или Греции.

– Непременно сравните… Похоже, но не то, совсем не то… Сами почувствуете…

И это тоже работало. К нему на импровизированную точку под рябину уже несколько раз подкатывали расфуфыренные мажоры, заискивающе улыбались, и говорили – «Да, да».

– …Точно, братан, купил я в супермаркете «Сиртаки», сравнил… Похоже, но разве со свежачком сравнить?! Теперь вот сразу к тебе – у тебя подороже, зато какой вкус! Пальчики оближешь!

 

*  *  *

 

Мятые сторублевки и пятисотрублевки, раскладываемые потом на рифленой резине пустевшего дна багажника, пахли брынзой, осенью и дождями. Сечень имел две, три, четыре тысячи навара с такого рейда, мог бы и больше, если бы дольше стоял и больше товару брал.

Но он не хотел. Ему все это обрыдло, надоело, стало ненавистно и омерзительно. Ему тошно было со свинцово-тусклого Бобирово, живущего, чтобы есть, и кушающего, чтобы жить. И от лжи, просачивающейся всюду в таком расторгаше. И от презрения богачей к его «Ниве», к его якобы «экологически-чистому» товару, на самом деле больше похожему на табличку нищего в переходе, и к нему самому…

Сечень иногда думал под своей рябиной, что обманывает обманщиков, и что их самодовольное превосходство над ним – гораздо больший обман, чем его мелкие фермерские хитрости с египетской картошкой…

Но в тот день он решил быть упертым, и, распродав всю «сычужатину», поехал из-под рябины не домой, а дальше вдоль трассы.

Осень была сырой и теплой, туманной, расхлябистой – самой что ни на есть грибной. По лесам шатались деревенские бабки и собирали грибы в огромном изобилии. Потом бабки выставляли ведра с грибами на продажу. И был тут один осенний сеченевский зазор, в который, словно в щелку копилки, падали у Сеченя пахнувшие опятами и подберезовиками рубли: бабки побаивались трассы…

Бабки к трассе не выходили. Они продавали свои грибы таким, как Сечень, у себя ближе к дому, выставляя ведра с опятами перед воротами. И продавали они опята по 150 рублей ведро. Ведро было маленьким, но Сечень знал, что за 250 легко загонит его на трассе, тем более под вечер, которого бабки особенно боялись.

Сечень играл роль грибника так же органично и непринужденно, как и роль сыровара. Он высыпал бабкины грибы на брезент, чистил какой-нибудь гриб маленьким грибным ножичком, в штормовке и резиновых сапогах, с сучковатой палочкой под мышкой. Палочка, помоченная росой снизу, попачканная землёй, неопровержимо доказывала во всей этой позе, что Сечень именно ей подцеплял прелую листву, выискивая очередной гриб…

Егор знал, что делает. Не успел он расстелить брезент, рассыпать товарец из лесу – как тут же один за другим стали парковаться возле него алкаши, готовившие отчет женам о проведенных в лесу выходных. Эти – на отличных авто, снаряженные в лес, словно спецназ, с иголочки, опухшие от пьянки, денег не жалели и не торговались. Они не хотели являться домой с пустыми лукошками. И Сечень дарил им «отмаз», на глазок понижая или повышая цену гриба – в соответствии с тем, кого видел перед собой…

 

*  *  *

 

Игра стоила свеч, пока не появились они: трое из черного «БМВ», неприятные молодые люди с совершенно пустыми, как у вареного судака, глазами. Они совсем не походили на грибников. Двинулись к Сеченю вразвалочку, пугающе и насмешливо.

– Почем грибы, братан? – спросил один, неприятно ощеряясь фиксой.

И Сечень понял вдруг, почему бабки продавали ему грибы за полцены, опасаясь выходить на трассу…

Другой, в кожаной куртке, медно-рыжий, поинтересовался у наголо бритого спутника-азиата:

– Подойдет?

– Подойдет… – кивнул квадратной, словно на цепях подвешенной челюстью азиат.

Егор скорее спинным, чем головным мозгом понял с острой пронзительностью: говорят не о грибах, а о нем самом. Кто эти трое, зачем они здесь в поздний час? На что может подойти или не подойти Егор Сечень, торгующий собранными грибами из сырого, как погреб, леса?

«Они – торговцы органами… – похолодел Сечень от единственной правдоподобной догадки. – Конечно… Вон как оценивающе смотрят… Выбирают жертву, которую потом распотрошат…»

О таких чудищах давно ходили по Сиплодоново слухи. Егор им не особенно верил: человек, которому плохо, вечно насочиняет что-нибудь пострашнее собственной судьбы. Так и ему спокойнее, и окружающим забавнее…

Но вот как оценить эту немую сцену – когда трое явных бандюганов, словно волчья стая, обходят с боков Сеченя. Зачем? Ведь не старенькую же «Ниву» угнать?!

«Это, кстати, ещё подумать нужно, кто дороже – твоя жизнь или твоя машина… – обиженно подсказало «второе я». – «Нива», конечно, не из дорогих, но и ты – отнюдь не источник получения крупного выкупа…»

Сечень уже знал, что перед ним враги. От этих трех из «БМВ» несло космическим холодом небытия, зазеркалья и пустоты. Егор знал, что самому близкому (им был фиксатый) он ткнет своей хрупкой палочкой грибника точно в глаз. Эта палочка-посошок больше ни на что не годится. Ей, кроме глаза, выбить больше нечего…

Фиксатый, конечно, не ожидает от такой тростиночки подвоха и не успеет закрыться. Он, понятное дело, закроет окровавленное лицо руками, завоет и отвалится из игры.

Тогда Сечень полоснет своим махоньким ножичком грибника по бровям второго. Кто будет этим вторым – рыжий или бритый азиат?

Сечень не знал. Но знал, что кровь с рассеченной брови идет потоком, и рыжему (а может быть, азиату) покажется, что он ослеп. И тогда он тоже выйдет из кона, останется третий – рыжий или бритый… Оба крепкие, молодые, сильные, накаченные… Оба быки…

«Ах! – пронеслось в голове Егора, – если бы добраться до багажника, если бы схватить разводной ключ или монтировку… Но нет, диспозиция ясна, эти ему дернуться не дадут…»

И что делать с третьим – Сечень откровенно не знал. Он не был уверен в своих силах. Он казался себе старым, изжеванным в принтере жизни человеком, и он не был уверен, что сумеет дать отпор этой юной, брызжущей соками антиматерии без подручных предметов.

Волки и вепрь. Вепрь и волки. Вечный сюжет. Старый вепрь с нитями седины в щетине, словно бы сошедший с охотничьих миниатюр. Секач – недаром же и фамилия Сечень. Крепкий, с поросячьи-малыми глазками, слегка заплывшими, с нагулянным за зрелость жирком.

Волки – тоже хрестоматийны. Тот, с фиксой в зубах – в сером плаще, в серой кепке, и даже брюки серые. Этот, кажется, самый матерый. Остальные – помоложе, сбитые, мускулистые, выносливые в погоне за дичью…

Поэтому, конечно, глаз нужно выбить сперва обязательно серому. Остальные растеряются. Несколько секунд – это уже выигрыш для вепря…

Сечень почти почувствовал это легкое фехтовальное движение – глубокий выпад тонкой некрепкой лесной палочкой и её погружение в глазницу… Наверное, она сломается – прикидывал Сечень. Наверное, от такого удара разломится сразу на несколько фрагментов… И наплевать на неё сто раз… Главное – чтобы он ослеп и потерялся…

…И в этот лютый миг многоамперного накала – черный и грузный «форд»-внедорожник чавкающее въехал в задок бандитского «БМВ»…

Там тоже сидело трое людей. Толстый кудрявый в красном свитере и черном кожаном плаще – за рулем. На переднем пассажирском кресле – чернявый с выпуклыми глазами, в охотничьем камуфляже. Сзади – какой-то аморфный в черном пуховике и в шапочке с помпоном…

Они вылезли из своей машины, в дупель пьяные, и расстроено осматривали место происшествия, перемежевывая слова извинения с ласковыми шелестящими матерками…

Это были отнюдь не злоумышленники. По ним сразу видно – пили день-вдругорядь, дошли до чертиков, прыгнули за руль, выбрав самого трезвого из своих рядов – в чужих рядах он трезвым бы не показался. Поехали домой, в Куву, ехали-ехали, виляли-виляли бампером, пока не поймали на него «БМВ» торговцев органами…

«Насчет торговцев органами – ты сам придумал! – холодно предупредила Сеченя совесть. – Это твоя больная фантазия. Ещё чуть глаз человеку не выбил… Может, у них просто манера такая грибы на обочине покупать?»

В любом случае, в какие бы отношения с Сеченем ни собирались вступить первоприбывшие – они передумали. Круто развернувшись – как и положено «крутым» – антитроица стала «наезжать» на виновников аварии, пятившихся под их напором и предлагавших все оплатить. «Люди, по всей видимости, хорошие – подумал Сечень, глядя, как бегают под очками глаза кудрявого толстяка-водителя. – Осознают, что были не правы…»

Разговор между двумя компаниями велся на повышенных визгливых тонах и в основном матом, в нем не было смысла и общей линии. Сечень не стал ждать, чем кончится разборка, резво смел остатки грибов с капота, прыгнул к себе в кабину и завел мотор.

Из трех предполагаемых торговцев органами только один – старший – слегка покосился глазом на отъезжавшего мужика, и тут же вернулся к прерванному бессмысленному разговору в стиле горилл.

«Вот повезло-то!» – думал Сечень, включая дальний свет и разгоняясь.

Ниже по трассе, ближе к Куве, он встретил одинокого сотрудника ДПС – в полном облачении, с полосатым жезлом, с белой кобурой и портупеей, но почему-то без машины. Сотрудник пригласил «Ниву» затормозить, но проверять документы не стал, сразу признался, что просит подбросить до города.

– Товарищ лейтенант! – спросил Сечень, оценивая погоны под плащом-дождевиком наугад. – А у вас оружие с собой?

– С собой! – опасливо покосился полицай на кобуру. – А тебе зачем?

– Там, по трассе, я проезжал – драка будет… Иномарка в иномарку врезалась, все кривые, бухие, просто так не разойдутся… Убьют ещё кого… Вы бы это… Чуток со мной воротились, разняли бы их… А я уж вас потом довезу, будьте уверены, никак не оставлю…

Полицай был не из храбрецов – по виду он скорее напоминал сломанного человека с незадачливой судьбой. Однако совсем уж нагло уклониться от своего долга у него не хватило духу.

– Ну, давай… – неопределенно хмыкнул лейтенант, и зачем-то достал табельный «макаров» из своей пижонски-белой кобуры на колени. – Проедем, разберемся…

Долго ли на колесах ехать-то? Чать и в другой город недолго смотаться, а тут – только за поворот.

В пряно-осеннем, душистом, туманном проеме фары «Нивы» высветили нечто фантасмагоричное: трое на трое стояли путники на полянке у обочины. У серого бандюка был в руке нож, у рыжего на кулаке – свинцовый кастет, азиат схватил толстый сук, ещё влажный от вечерней прели этих волшебных мест. Напротив – кудрявый толстяк с бейсбольной битой, чернявый поигрывает «финкой», а у третьего из них – в пальцах торчит угрожающе толстый штопор…

«Вовремя!» – подумал Сечень.

Его полицай-подкидыш неуверенно вышел из машины со своим пистолетом и что-то невразумительное стал бормотать. Сечень приоткрыл дверцу автомобиля и, придерживаясь рукой за полуоткрытое боковое стекло, проорал архангелом в день страшного суда:

– Все унялись, все разошлись! Мы из полиции! Быстро прекратите это безобразие, кому говорю?

Полицай-странник, которого занесла нелегкая одного на вечернюю обочину трассы, не стал корить Егора за самозванство «мы из полиции». Наоборот, взбодрился, и уже повелительно затрещал что-то о составлении протокола и вызове страхового комиссара.

– Виноваты, братаны… – снова впали в раскаяние седоки «Форда» – Ну, попутались рамсами… Ну, мы же оплатим, мы же говорили…

Полицай-странник, совсем уже обнаглев в нарастающем комфорте своего положения, стал трындеть о вождении в нетрезвом виде, которое, как он выразился «дорого стоит».

Хотя виноват был водитель «Форда» – и по очевидности положения, и по собственному искреннему признанию, троица неприятных из «БМВ» почему-то вдруг быстро свернула балаган и разом, словно цирковые мартышки, запрыгнула в свою машину.

– Погодите! Надо акт составить! – поднял руку полицай.

– Некогда нам, служивый… – нехорошо осклабился фиксатый из-за тонированного приспущенного стекла – Пора нам…

Слегка помятое сзади «БМВ» унеслось в туман и исчезло, как призрак. На полянке, больше просящейся для пикников, чем для драки, остались трое из «Форда», пристыженные благородством «терпил», странствующий автостопом полицай (Сечень впервые тогда подумал, что он мог быть не настоящим) и фермерская «Нива» со своим неразлучным фермером.

Полицай кособоким кочетом наседал на кудрявого толстяка, надеясь, видимо, поиметь с него за езду в нетрезвом виде. Сечень пошел собирать брезент, который вместе с грибами смахнул на траву в момент своего бесславного и торопливого бегства.

«Как интересно, – думал Сечень, складывая брезент. – Сколько всего за день произошло… Я мог продать грибы – но не продал… Меня могли оглушить и увезти потрошить на органы – но не оглушили… Этих алкашей могли порезать вместо меня, сжечь их “тачку” – однако не порезали и не сожгли… Сколь торовата жизнь на двусмысленные ситуации!»

– Это кто был-то? – интересовался полицай, уже чувствующий себя героем, когда Сечень отвозил его в Куву. – Которые сбёгли… Бандиты, что ли?

– Я тоже думал, что бандиты, – отозвался Сечень из-за баранки, обтянутой у него по моде 80-х годов плетеной кожей. – А на поверку вышло – какие-то нестрашные бандиты они, никого не одолели… Наверное, так, приблатненная шелупонь… Папа купит машину, они и ездят, мафию изображают… А сами только сквернословить и умеют, ничего больше…

Случай узнать – страшными или не страшными были седоки «БМВ» представился вполне реальный. В том месте, где алкаши на «Форде» долбанули багажник фиксатого – из машины на траву что-то накапало. Сечень неизвестно зачем собрал несколько травинок, и упаковал в пленку из-под своей «сычужатины». Оторвал уголок от тепличного полиэтилена, потому что капли неведомой жидкости из багажника «БМВ» могли быть чем угодно: машинным маслом, краской или олифой, или кровью барашка, купленного на шашлык, или человеческой кровью. Было бы познавательно уточнить – о какой все же жидкости идет речь?

Сечень оставил пакет полицаю-страннику и взял с него обещание отдать траву на экспертизу. «Хоть узнаю – кто возле меня сегодня постоял, волки или дурачки мажористые»…

– Спасибо тебе, братан! – прочувствованно сказал тот на прощание, прижимая полиэтилен к груди, как платок любимой девушки. – Как тебя звать-то? Откуда родом?

– Егор Сечень… Фермерское хозяйство у меня в Сиплодоново… Нужно будет овощей или картохи там – ты заезжай, меня в Сиплодоново всякая собака знает… Отгружу подешевле…

– Буду иметь в виду…

– Имей!

Сечень любил оставлять свой деревенский адрес случайным знакомым, обещая дары земли подешевле. Это был один из его торговых приемов – подманить человека знакомством и впарить картофеля мешков шесть втридорога, чтобы неповадно было дуракам гоняться по деревням за дешевизной...