Илья Боровский. Львиная доля

Литературные новинки

Илья Боровский,

Львиная доля

Настало очередное утро. Сколько он помнил себя, утро всегда начиналось одинаково. Около семи утра старинные куранты выбивали одну и ту же монотонную мелодию, сливающуюся в бесконечный поток. Он слышал крики детей, бегущих на завтрак, ворчание главы семейства по поводу недолитого в кружку чая, и журчанье ручья по соседству с домом.

Примерно в восемь он выходил с хозяином на очередную рабочую вахту, позировать перед объективом на фоне пальм, в обнимку с беззаботными заезжими туристами, в гуще шелковой травы. Он был гордым львом, правда, за кусок отборного мяса мог легко изобразить задор игривого котенка, а в отсутствии настроения (а такое случалось чаще всего) принимал равнодушную позу затаившейся пантеры, не обращающей внимание ни на кого вокруг. В такие моменты он любил смотреть в сторону моря.

Одно на двоих дело. Ежедневно на пару с хозяином они устраивали блестящие цирковые номера, собирая толпу вокруг себя, околдовывая даже местных, привыкших к такому действию аборигенов, заставляя улыбаться и расцветать в новых красках и без того солнечный в этих краях мир.

Они смотрели в глаза друг другу. Нет, не для лучшего взаимопонимания. Это было просто частью игры. Ежедневной игры за выживание. В точности в том месте, где был избыток во всем. Они были вместе от восхода до заката. Но это была только работа, в которой каждый был за себя. Вечерами их разделяло безбрежное море.

Возвратившись домой, хозяин сажал опасного хищника на увесистую цепь, рядом с высоким забором, заросшим плющом. А он был гордым львом, всегда смотревшим на море. Если бы он даже заговорил, то вряд ли бы ответил на вопрос: зачем ему сдалось это море, пропитанное солью, с темными волнами, с пронизывающим ветром? Ведь он лев сухопутный, а не морской.

Но все чаще, во сне, представала перед ним картина с мягким песком, сползающим к воде, и волнорезами, окутанными пеной волн на фоне красного закатного багрянца. Самый приятный звук – гудок уходящего в очередной рейс парохода с белоснежной палубой, конечно, вместе с ним на борту. Ни цепи, ни надоедливых туристов, чуть ли не верхом вскарабкивающихся на него, по десять раз на дню. Только он и море, соединяющее берега. Но с утра его будил не гудок заезжего парохода, а бой старинных курантов, с той же, монотонной мелодией.

Однажды к берегу приблизился огромный пароход, долго гуляя вдоль обширного пляжа. На сушу по трапу сошла солидная публика, которая подобно жемчугу рассыпалась вдоль набережной где-то около семи вечера. На мгновенье перед гордым львом повеяло запахом свободы. Приподнявшись на лапах, он стал разыгрывать очередной выученный цирковой пассаж, мужественно прыгая в горящий обруч, прыжки с бревна на бревно, даже детей на горбу сегодня катал он с большей охотой, нежели раньше, а все оттого, что с моря повеяло запахом свободы. Вокруг представления собралась толпа удивленных людей, с мороженым, камерами и фотовспышками. Спустя несколько минут к хозяину подошел господин в роскошном белом пиджаке и кубинской сигарой во рту. Он что-то шепнул на ухо хозяину, неспешно вернувшись, скрылся в толпе. Хозяин улыбнулся и, быстро свернув увлекательное представление, направился в сторону дома.

Они шли по набережной, мимо парохода, недавно приставшего к берегу. На нем виднелись огромные клетки с загадочным словом «Африка». На матовом изображении он увидел животное, похожее на него самого. Что это за странное животное – он не знал. С каждой минутой они с хозяином отдалялись от дома, поднимаясь вдоль пальмовой аллеи и мандариновой рощи, к знакомому дому на горе, с курантами и веселыми детьми. Вечером хозяин угостил льва жирным куском мяса и куриным бульоном, по-отечески потрепав за гриву. С моря вновь повеяло запахом свободы.

Лев не засыпал так быстро, как прежде. Ворочаясь, переваливался с бока на бок, ночь напролет ему снилось море, волны с ревом опрокидывались на серые скалы, завывающий ветер, молнии, словно вылетающие из трезубца Зевса, все это продолжалось до тех пор, пока в десять утра его не разбудила, нет, не монотонная мелодия курантов, а запах хозяина, гремящего увесистой цепью. Было воскресенье, но во дворе никого не было. Хозяин вывел гордого льва за ворота. Первый раз в воскресный день, они вышли в город.

Через двадцать минут они остановились возле корабля, с запахом свободы на борту. Скоро им навстречу вышел господин с сигарой во рту. Он протянул хозяину сверток и, крепко пожав руку, подозвал двух темнокожих рабочих. Те, крепко обхватив поводок, поволокли гордого льва на борт корабля. Грозное животное, оглянувшись назад, в последний раз, взглядом проводило своего бывшего хозяина. Лев стал ближе к морю. Но почему-то свободой сегодня не пахло.

Душу льва какое-то время переполняло чувство восторга, все вокруг казалось прекрасным, новый дом, странное слово «Африка», все встречные люди, даже солнце как-то светило сегодня по особому, отражаясь в хрустале морской воды. Вода вокруг завораживала, погружаясь в танец диковинных бликов, сливаясь с ними и отдавая себя волшебству сверкающего великолепия.

«Море, оно так прекрасно!» – думал про себя гордый лев. Захлестнувшие его раздумья прервал гудок парохода, отчалившего от пристани! Вскоре лев очутился за прутьями тесной клетки, наблюдая за ночным звездным небом, словно узник за решеткой. Но пока он по-прежнему испытывал восторг, проживая эти минуты в состоянии необъяснимого ожидания.

Через несколько дней пароход вошел в один из турецких портов и, повернувшись носом на восток, скрылся в белизне десятка таких же необъятных плавучих гигантов. Всю будущую неделю гордый лев, в компании с другими обитателями саванны, каждый вечер блистал на сцене шапито, как и прежде, под бурные овации поклонников. После представления хищников вдоволь кормили сырым мясом. Господин с сигарой во рту получал от львиного рыка особое наслаждение, громко хохоча и бросая в клетку окровавленные доллары. Львы съедали их на десерт. По вечерам, усевшись под купол луны, на расстроенной гитаре распевал артист странствующего цирка, выводя нежные и плавные мелодии, конечно, о далекой, как казалось льву, неизвестной, но такой желанной Африке. Льву хотелось вставить в эти куплеты слова из собственной песни, о рождении в вольере, гибели в пожаре матери львицы, о том, как его еще неокрепшим котенком забрал в свою семью хозяин, бесконечно долгой работе на приморской набережной, и о снах – снах, конечно же, о море, соединяющим два берега.

Через три месяца всё поменялось. От сытой жизни не осталось и следа. Запасы еды закончились. С мясных блюд хищников пересадили на мослы и лепешки из грубого помола. Доллары давно не подавались в качестве фирменного блюда. По вечерам смотрители напивались ромом и кнутом хлыстали по исхудавшим львиным телам. Особенно доставалось душам африканских хищников. Пережить внутреннюю пустоту и боль от ран помогла красивая персидская девушка, взявшаяся по вечерам подкармливать львов остатками со стола, львят она кормила козьим молоком. Но однажды не пришла и она.

Как-то ночью, возле одного из греческих островов, судно нарвалось на скалы. Остаток измученной команды драпал с судна, обгоняя даже крыс. Господина с огрызком сигареты во рту и в потрепанном белом пиджаке видели в последний раз. К утру на палубе остались только клетки со львами.

Гордый лев потерял остаток своей гордости и погрузился в тоску. Постепенно он стал замечать, как в небеса стали улетать уставшие души львов из клеток по соседству.

Снова и снова они отправлялись в небеса, безвозвратно теряясь в пенке легких, похожих на сливки облаках. Спустя сутки, лев остался наедине с морем. Он пристально вглядывался в горизонт, пытаясь разглядеть в тумане зрачков хоть что-нибудь напоминающее еду. Периодически перед ним представал его бывший хозяин, путешественники, ежедневно дразнящие его на приморской набережной, увесистая цепь, господин в белом пиджаке и, наконец, далекая Африка, о которой он ничего не знал, но мечтал попасть на ее золотистые берега, красующиеся на широких афишах и плакатах.

Через неделю вновь повеяло непреодолимым запахом свободы. Ждать у моря погоды было нельзя. Собрав остаток сил, лев погрузился всеми мыслями в недра своего воображения и рванулся из клетки в сторону моря. Железные прутья разлетелись по сторонам. Ноги льва неслись по палубе и через несколько мгновений с могучей силой врезались в морской прибой. Лев глубоко вздохнул и закрыл глаза. Сквозь холодные и режущие брызги доносился топот копыт, щебетанье птиц, крики павианов, вой слонов. Вместе с ними лев тревожно погружался в ощущение стремительного рывка, наслаждаясь вольным бегом, между обжигающим шорохом песка и бесконечно синим небом. Со всем своим львиным упорством, покоряя один за другим рассветы и закаты, одолевая километры неведомой прежде стихии и покоряя пространства морской пучины. Не чувствуя лап и хвоста, он ощущал часть своего естества, своей жизни, пульса и прерывистого дыхания.

Неделю спустя, гребни волн выбросили обессиленное тело отчаявшегося хищника на пустынное побережье.

Лапы касались твердой поверхности, по инерции продолжая грести в сторону берега. Постепенно лев пришел в себя, волоча по песку еще не окрепшие конечности. Свежий ветерок ласкал взъерошенную гриву льва. На какое-то время он застыл, словно каменное изваяние, после чего фыркнул и тряхнул гривой.

Картина вокруг была похожа на мираж. Крики диких зверей раздавались в невиданной дали. Все виделось вокруг продуманным, завершенным, существующим в гармонии с окружающей стихией, это была та действительность, которая неделями пестрила на разноцветных афишах и манила его к себе. Всякая травинка словно шептала ему: двигайся, резвись, наслаждайся каждой минутой. Ну, чего ты застыл, как истукан? По щеке льва потекла слеза, он понял значение прекрасным творениям природы, представшим вокруг. Африка была в тот день миролюбива и великолепна.

Силы наполнили его жилы. Он глубоко вдохнул полной грудью этот необыкновенный и обволакивающий воздух свободы и, почувствовав что-то до боли родное, замертво рухнул на землю.

Преисполненный решимостью, смело ступал он по стеклянным ступеням, уводящим его далеко в небо. Лев медленно шел, вглядываясь в каждый лучик солнца. Ему безудержно хотелось прикоснуться к источнику этого света. Вся его душа становилась безупречно чистой и светлой, как он сам. У самого края неба он поднял глаза и взглянул прямо в лицо солнцу. Бесконечный свет поглотил без остатка уставшую львиную душу.