Маргарита Сергеева. Ты, меня любивший фальшью

ТЫ, МЕНЯ ЛЮБИВШИЙ ФАЛЬШЬЮ

Пьеса в 3 действиях

 

Прим. Смотрителя: из-за особенностей стиля – сохранена авторская орфография и пунктуация.

 

Действие происходит в Чехии в 1923–24 гг.

 

Действующие лица:

 

Марина – Марина Цветаева

Константин – Константин Родзевич

Сергей – Сергей Эфрон

Маша – Мария Булгакова

 

На фото (слева направо): стоят - С.Я. Эфрон, Н.А. Еленев; сидят - М.И. Цветаева, Е.И. Еленева, К.Б. Родзевич, Олег Туржанский (фото сделано А.З. Туржанской летом 1923 года)

 

Действие 1

 

Сцена 1

 

Маленькое привокзальное кафе. Входит женщина, озирается по сторонам, садится за столик, достаёт записную книжку, начинает писать.

 

Письмо первое (23 августа 1923)

 

Марина – Мой родной Родзевич. Вчера, на большой дороге, под луной, расставаясь с Вами и держа Вашу холодную руку в своей, мне безумно хотелось поцеловать Вас, и если я этого не сделала, то только потому, что луна была слишком большая...

Мой дорогой друг, друг нежданный, нежеланный и негаданный, милый чужой человек, ставший мне навеки родным, вчера под луной, идя домой, я думала: «Слава Богу, слава мудрым Богам, что я этого опасного, прелестного, чужого мальчика не люблю! Если бы я его любила, я бы от него не оторвалась. Я – не игрок! Ставка моя – моя душа – и я сразу потеряла бы ставку.

Пусть он любит других – всех! – и я пусть других – тьмы тем!– так он в лучшие часы своей души – навсегда мой.

Что-то кинуло меня к Вам. Вы были мудры и добры. Вы слушали как старый и улыбались как юный. У меня к Вам за этот вечер огромная нежность и благодарность навек. Теперь, Родзевич, просьба: в самый трудный, самый безысходный час своей души, идите ко мне. Пусть это не оскорбит Вашей мужской гордости. Я знаю, что Вы сильны и как Вы сильны – но на всякую силу свой час и вот в этот час, который я любя Вас вам не желаю и который желаю я или нет всё-таки придёт – в этот час, будь Вы где угодно и что бы не происходило в Вашей жизни – окликните! Отзовусь!

Это не пафос. Это мои чувства, которые всегда больше слов. Этого письма не закладывайте в книгу, как письма Ваших немецких приятельниц, уже хотя бы потому что оно менее убедительно, чем те.

А пока жму Вашу руку и жду Вас, как условились.

 

Письмо второе (8 сентября)

 

Марина – Помните, как мы вместе встречали Пасху? Я ещё так огорчилась тогда, что придётся разойтись и всё убеждала Серёжу, что это невозможно. А Вы великодушно (а может быть равнодушно) убеждали меня в обратном и мне уже становилось неловко настаивать. Я хорошо помню эту ночь: спящую Прагу, какие-то мосты, сады, своё одиночество... До сих пор не очнулась от последней Праги и не знаю как и когда войду в русло той моей жизни. Стихов, природы, покоя... Писать я сейчас не могу, это со мной так редко. Полная перевёрнутость. Конец или канун. Если я не вовлекусь в большую вещь, то мне будет очень плохо, я себя знаю, здесь и разлука с Алей и многое ещё. Жизнь взяла и переломилась. Я всегда жила вне катастрофы в непрестанной трагедии. Трагедия была домом. Сейчас я выбита даже из неё. Перелом в самом настоящем смысле. Чувство, что кости треснули. Пока прислушиваюсь. Боюсь что-то новое, что растёт уже не подлежит стихам. Стихии в себе боюсь. Минующей, а может быть разрывающей стихи.

Я ещё не поблагодарила Вас за Вашу заботу и Вашу дружбу. Настоящие чувства тем тяжелы, что зажимают нам рот. Чуть-чуть подделки и уста уже глаголят. Но когда подделки нет, чувства всей тяжестью падают на дно. Душа нашу душу и глуша слова. Я никогда Вам не смогу сказать, как Вы за эти несколько дней стали мне дороги. Прочли ли Вы хоть один стих из моего Рильке? Если да, то какой? Как бы я хотела передать Вам эти две страсти: к стихам и к стихиям...

 

Входит Константин. Он не замечает Марину.

 

Константин – Райнер Мария Рильке, «Предчувствие».

Я словно флаг на высоту подъятый,

Я чую ветра дальние раскаты,

Когда внизу всё спит ещё устало,

Бесшумны двери, не дрожит окно,

Камин усталый замолчал давно.

И вещи крыты пылью залежалой.

Мне ж выпал жребий с бурей потягаться,

Вздыматься, падать, а потом опять.

В самом себе, как в море утопать,

И до конца самим собой остаться.

 

Марина замечает Константина. Вскакивает, бросается ему навстречу.

 

Марина –

Не штык – так клык, так сугроб, так шквал, –

В Бессмертье что час – то поезд!

Пришла и знала одно: вокзал.

Раскладываться не стоит.

Площадка. – И шпалы. – И крайний куст

В руке. – Отпускаю. – Поздно

Держаться. – Шпалы. – От стольких уст

Устала. – Гляжу на звезды.

 

Так через радугу всех планет

Пропавших – считал-то кто их? –

Гляжу и вижу одно: конец.

Раскаиваться не стоит...

 

Они обнимаются. Слышен гудок паровоза. Свет гаснет.

 

Сцена 2

 

Марина снова за столиком в кафе. Она взволнована.

 

Марина – Друг! Совсем нет времени Вам писать, а сказать надо так многое. (Успеете! Нет не успею! Потому что потом будет другое! Часы неба и часы души не повторяются.) Прочтите эти стихи, как никогда стихов не читали. Вот вам случай понять за раз и неслучайность слов в стихах и тяжесть слов «на ветер» и великую разницу сути и отражение и просто меня. Мою живую душу и очень многое ещё.

Будьте внимательны! Заклинаю Вас! Ведь это точнейшее отражение часа, которого Вы участник, – если не творец. Это тот самый час, каким он навеки остался во мне.

 

Комната Константина. Он держит в руках лист бумаги и читает.

 

Константин –

Дно – оврага.

Ночь – корягой

Шарящая. Встряски хвой.

 

Клятв – не надо.

Ляг – и лягу.

Ты бродягой стал со мной.

 

С койки затхлой

Ночь по каплям

Пить – закашляешься. Всласть

 

Пей! Без пятен –

Мрак! Бесплатен –

Бог: как к пропасти припасть.

 

(Час – который?)

Ночь – сквозь штору

Знать – немного знать. Узнай

 

Ночь – как воры,

Ночь – как горы.

(Каждая из нас – Синай

 

Ночью...)

 

Никогда не узнаешь, что жгу, что трачу

– Сердец перебой –

На груди твоей нежной, пустой, горячей,

Гордец дорогой.

 

Никогда не узнаешь, каких не-наших

Бурь – следы сцеловал!

Не гора, не овраг, не стена, не насыпь:

Души перевал.

 

О, не вслушивайся! Болевого бреда

Ртуть... Ручьевая речь...

Прав, что слепо берешь. От такой победы

Руки могут – от плеч!

 

О, не вглядывайся! Под листвой падучей

Сами – листьями мчим!

Прав, что слепо берешь. Это только тучи

Мчат за ливнем косым.

 

Ляг – и лягу. И благо. О, всё на благо!

Как тела на войне –

В лад и в ряд. (Говорят, что на дне оврага,

Может – неба на дне!)

 

В этом бешеном беге дерев бессонных

Кто-то насмерть разбит.

Что победа твоя – пораженье сонмов,

Знаешь, юный Давид?

 

Константин усмехается и откладывает бумагу в сторону.

 

Марина – Арлекин! Так окликаю Вас. Первый Арлекин за жизнь, в которой не счесть Пьеро. Я в первый раз люблю счастливого и может быть в первый раз ищу счастья, а не потери. Хочу взять, а не дать, быть, а не пропасть. Я в Вас чувствую силу, этого со мной никогда не было. Силу любить не меня всю хаос, а лучшую меня, главную меня. Я никогда не давала человеку право выбора. Или всё или ничего. Но в этом всё, как в первозданном хаосе, столько, что немудрено, что человек пропадал в нём, терял себя и в итоге меня...

Другой должен быть Богом. Бог свет отделил от тьмы, твердь от воды, ветру положил вес и расположил воду по мере. Другой должен создавать нас из нас же (о, не из себя!) и возможно это конечно только через любовь. ЛЮБОВЬ – БОГ! До Вас у меня это звучало: любовь – болезнь. Отсюда и наваждение и очнуться и разорванность и после разорванности (дабы спастись от неё!) оторванность (моё отрешение) Вы сделали надо мной чудо. Я в первый раз ощутила единство неба и земли. О, землю я и до Вас любила! Деревья... Всё любила, всё любить умела, кроме другого – живого. Другой мне всегда мешал. Это была стена об которую я билась. Я не умела с живым. Отсюда сознание: не женщина – дух! Не жить – умереть. Вокзал...

Милый друг! Вы вернули меня к жизни, в которой я столько раз пыталась и всё-таки ни часу не сумела жить... Это была – чужая страна. О, я о жизни говорю с заглавной буквы. Не о той, петитом, которая нас сейчас разлучает! Я не о быте говорю, не о маленьких низостях и лицемериях. Раньше я их ненавидела, теперь просто не вижу, не хочу видеть... О, если бы Вы остались со мной, Вы бы научили меня жить. Даже в простом смысле слова. Друг, поверили в меня. Вы сказали: «Вы всё можете!» И я наверное всё могу. Вместо того, чтобы восхищаться моими земными недугами, Вы отдавая полную дань этому во мне, сказали: «Ты ещё живешь. Так нельзя». – и так действительно нельзя. Потому, что это моё пресловутое «неумение жить» для меня – страдание. Другие поступали как эстеты – любовались. Или как слабые – сочувствовали. Никто не пытался изменить. Обманывала моя сила в других мирах: сильный там, слабый здесь. Люди поддерживали во мне мою раздвоенность. Это было жестоко. Нужно было или излечить или убить. ВЫ МЕНЯ ПРОСТО ПОЛЮБИЛИ.

Чуждость и родность. Родного не слушаешься, чужому не веришь. Родной тот, кто одержим нашими слабостями. Чужой тот, кто их не понимает. Вы, понимая, не одержимы. Вы один мне могли помочь (Пишу и улыбаюсь: Вы в роли врача, но Бог ходит разными путями. Ко мне очевидно иного не было.)

О, Господи! В этом-то и вся прелесть, вся странность нашей встречи: непредугаданность добычи. Всё равно, как если бы шахтёр искал железо и нашёл золото. Нет, пример не верен! Я искала золото и нашла живую воду. О, в воде тоже золото и серебро! И не от чего не отрекаюсь! Вода играет и сияет и, всё принимая, всё несёт...

Милый врач души! Все чары пребыли...

Люблю ваши глаза. Тонкие и чуть холодные в руке. Внезапность вашего волнения, непредугаданность Вашей усмешки. О, как Вы глубоко правдивы! Как Вы при всей Вашей изысканности – просты! Игрок, учащий меня человечности. О, мы с Вами может быть оба не были людьми до встречи.

Я сказала Вам – есть душа! Вы сказали мне – есть жизнь!

Всё это конечно только начало. Я пишу Вам о своём хотении (решении) жить. Без Вас и вне Вас мне это не удастся. Жизнь я могу полюбить только через Вас. ОтпУстите, опять уйду. Только с ещё большей горечью. Вы – мой последний оплот (от сонмов!). Отойдёте – ринутся. Сонмы, сны, крылатые кони...

И не только от сонмов оплот, от бессонниц моих оплот, всегда кончающихся чьими-нибудь губами на губах. Вы – моё спасение от смерти и от жизни. Вы – жизнь!

Господи! Прости меня за это счастье!

 

Под занавесом дождя

От глаз равнодушных кроясь,

– О завтра мое! – тебя

Выглядываю – как поезд

 

Выглядывает бомбист

С еще – сотрясеньем взрыва

В руке... (Не одних убийств

Бежим, зарываясь в гриву

 

Дождя!) Не расправы страх,

Не... – Но облака! но звоны!

То Завтра на всех парах

Проносится вдоль перрона

 

Пропавшего... Бог! Благой!

Бог! И в дымовую опушь –

Как об стену... (Под ногой

Подножка – или ни ног уж,

 

Ни рук?) Верстовая снасть

Столба... Фонари из бреда...

О нет, не любовь, не страсть,

Ты поезд, которым еду

 

В Бессмертье...

 

Сцена 3

 

Марина в комнате Константина. Константин лежит в кровати. Марина взволнованно ходит по комнате. Затем садится на кровать, касается его глаз, губ. Их руки сплетаются.

 

Марина – Друг! Не верь ни одному моему слову насчёт других! Это последнее отчаянье во мне говорит. Я не могу тебя с другой... Ты мне весь дорог. Твои губы и руки, так же как твоя душа. О, ничему в тебе я не отдаю предпочтения. Твоя усмешка и твоя мысль и твоя ласка – всё это едино и неделимо. Не дели... Не отдавай себя (меня) зря. Будь мой! Беру твою чёрную головку в две руки. Мои глаза, мои ресницы, мои губы (О, помню. Начало улыбки. Губы чуть раздвинутые над блеском зубов. Сейчас улыбнётесь. Улыбаетесь.)

Друг, помни меня. Я не хочу воспоминаний. Не хочу памяти. Вспоминать, то же что и забывать. Руку свою не помнят, а она есть. Будь! Не отдавай меня без боя. Не отдавай меня ночи, фонарям, мостам, прохожим, всему, всем... Я тебе буду верна. Потому что я никого другого не хочу, не могу. Не захочу, не смогу...

Потому, что то, что ты мне дал, мне не даст никто, а меньшего я не хочу. Потому, что ты один такой.

Мой Арлекин, мой Авантюрист, моя Ночь, моё счастье, моя страсть. Сейчас я лягу и возьму тебя к себе. Сначала будет так: моя голова на твоём плече, ты что-то говоришь, смеёшься. Беру твою руку к губам, отнимаешь, не отнимаешь, твои губы на моих, глубокое прикосновение, проникновение, смех стих, слов нет... И ближе. И глубже. И жарче. И нежней. И совсем уже невыносимая нега, которую ты так прекрасно, так искусно длишь. Прочти и вспомни. Закрой глаза и вспомни. Твоя рука на моей груди, вспомни прикосновение губ к груди. Друг! Я вся твоя.

А потом будем смеяться и говорить и засыпать. И когда я ночью, сквозь сон тебя поцелую, ты нежно и сразу потянешься ко мне, хотя и не откроешь глаз.

 

Они целуются, их тела сплетаются. Свет гаснет. Когда свет зажигается, Константин в комнате один. Он равнодушно пробегает глазами письмо Марины, затем откладывает его в сторону.

 

Сцена 4

 

Марина снова в кафе. Она закуривает и смотрит вдаль. Затем начинает писать письмо.

 

Марина – Утро. Дым и шум города. Перечитываю своё вчерашнее письмо. Это не ночной угар. Это ночь. Ни от чего не отрекаюсь. Ах, я счастлива! Сегодня ночью, проснувшись, вдруг поняла: «Не буду без тебя! Не выйдет без тебя!» Подробности моих мыслей узнаете. Сейчас 10 часов утра, до Вас ещё 5 часов. Друг! Буду ждать Вас пять веков, только бы Вы были моим! О, как мы с вами будем жить. Хорошо, что не сразу. Эти несколько месяцев – испытание. Мы что-то сделали с временем. Душа как всегда предвосхитила, опередила, время должно нагнать. Знаете сколько всё это длится? Четыре тогда, семь сейчас – одиннадцать дней.

А путешествия, дружочек! Вокзалы, вагоны, перроны (багажа бы не было) лихорадка касс и глаз, чувство, что отрываешься, лбы вдавленные в оконную синь. Первые тяжёлые повороты колёс, свист вырывающегося пара. Дорога.

Мы бы с вами поехали в Египет – непременно! Не к мумиям и не непременно к пирамидам, а просто к Нилу, в котором вода как расплавленное стекло. К тем деревьям непохожим на наши, но всё-таки растущим на нашей планете. Ведь обидно уйти, всего не взяв.

И ещё в Грецию, на Наксос, к Ариадне. Под миртовое деревце, к Федре. В Трою (которой нет!) к Елене. Вы к Елене, я к Ахиллу. Нет, Вы тоже к Ахиллу.

 

Древняя тщета течет по жилам,

Древняя мечта: уехать с милым!

 

К Нилу! (Не на грудь хотим, а в грудь!)

К Нилу – иль еще куда-нибудь

 

Дальше! За предельные пределы

Станций! Понимаешь, что из тела

 

Вон – хочу! (В час тупящихся вежд

Разве выступаем – из одежд?)

 

...За потустороннюю границу:

К Стиксу!..

 

Под знаком Трои сейчас идёт моя жизнь. Книги не случайны! Я прожила до тридцати лет (Вас огорчает мой возраст?) и не знала Трои. Мне было смутно от этого слова: какие-то войны, заведомо не пойму. Я сторонилась Трои и скучала от этих нескончаемых имён: А-га-мем-нон, Кле-тем-нес-тра. Что-то вроде костей и мощей, какие-то древние добродетели. И вдруг: Елена! Пожар! Вспыхнувшее море и небо! Война богов! Ахилл над телом Патрокла!

ГОСПОДИ! КАКОЕ ЭТО СЧАСТЬЕ – ВСЁ ЛЮБИТЬ В ОДНОМ!!!

 

Есть рифмы в мире сем:

Разъединишь – и дрогнет.

Гомер, ты был слепцом.

Ночь – на буграх надбровных.

 

Ночь – твой рапсодов плащ,

Ночь – на очах – завесой.

Разъединил ли б зрящ

Елену с Ахиллесом?

 

Елена. Ахиллес.

Звук назови созвучней.

Да, хаосу вразрез

Построен на созвучьях

 

Мир, и разъединен,

Мстит (на согласьях строен!)

Неверностями жен

Мстит – и горящей Троей!

 

Рапсод, ты был слепцом:

Клад рассорил, как рухлядь.

Есть рифмы – в мире том

Подобранные. Рухнет

 

Сей – разведешь. Что нужд

В рифме? Елена, старься!

...Ахеи лучший муж!

Сладостнейшая Спарты!

 

Лишь шорохом древес

Миртовых, сном кифары:

«Елена: Ахиллес:

Разрозненная пара».

 

Не суждено, чтобы сильный с сильным

Соединились бы в мире сем.

Так разминулись Зигфрид с Брунгильдой,

Брачное дело решив мечом.

 

В братственной ненависти союзной

– Буйволами! – на скалу – скала.

С брачного ложа ушел, неузнан,

И неопознанною – спала.

 

Порознь! – даже на ложе брачном –

Порознь! – даже сцепясь в кулак –

Порознь! – на языке двузначном –

Поздно и порознь – вот наш брак!

 

Но и постарше еще обида

Есть: амазонку подмяв как лев –

Так разминулися: сын Фетиды

С дщерью Аресовой: Ахиллес

 

С Пенфезилеей.

О вспомни – снизу

Взгляд ее! сбитого седока

Взгляд! не с Олимпа уже, – из жижи

Взгляд ее – все ж еще свысока!

 

Что ж из того, что отсель одна в нем

Ревность: женою урвать у тьмы.

Не суждено, чтобы равный – с равным...

. . . . . . . . . . . . . . . . . .

Так разминовываемся – мы.

 

В мире, где всяк

Сгорблен и взмылен,

Знаю – один

Мне равносилен.

 

В мире, где столь

Многого хощем,

Знаю – один

Мне равномощен.

 

В мире, где все –

Плесень и плющ,

Знаю: один

Ты – равносущ

 

Мне.

 

Друг! Это не последний день! Если бы это был последний день, я бы так не писала. Мы в начале встречи, помните это. Не надо спешки. Не хочу задыхаться. Хочу глубокого вздоха. Друг, это не последний вздох!

Не надо так, нужно верить. Вам в себя. Мне в Вас (и тоже в себя). Надо дать чему-то утихнуть, осесть. Водоворот тоже может быть мелок. Проверим дно. Вы – моряк! Мне ли Вас учить?

Не слушайтесь моих отчаяний. Это – только любовь! У меня бывают часы бреда. Это – горячка души. В такой час будьте врачом. Лечите верой. Ведь это как на качельной доске: одно неверное движение и другой летит. У нас помимо любви, должно быть смиренное содружество акробатов.

В моих руках – Ваша жизнь! И в Ваших – моя!

Только так.

 

Сцена пятая

 

Марина в своей комнате. Сидит в кресле. Пишет письмо.

 

Марина – Мой родной! Мой любимый! Мой очаровательный! И что всего важнее и нежнее – мой! Вчера, засыпая, думала о Вас, пока перо не выпало из рук, и вечером поднимаясь по нашей тёмной дороге, вдоль всех этих лесенок, и ночью, когда проснулась, что-то снилось – и вдруг – к тебе! И сейчас утром, в чудный, трезвый час. Ты мне говорил такие слова, которых я до тебя не слышала. Великие по простоте. Это последнее величие. И вот несмотря на всего тебя и всю меня – я тебе верю! Что из этого будет?

Синие дымки в окне. Люди начинают жить. О, если бы ты сейчас вошёл в комнату... Я бы ринулась к шкафу (шляпа) – сумка в руке – где ключ? – папиросы не забыть! – на волю! Мы бы пошли в Грачаны. Я бы ног под собой не чуяла.

Ты делаешь меня тем, кем я никогда не хотела быть: счастливой!

Жду восьмого, живу восьмым. Вижу твою издалека подкрадывающуюся улыбку. Вкрадчивость, она у Вас во всём: в шаге, в голосе, в поцелуе руки.

Вы вкрадываетесь в душу! Вор!

«Восхитительно целует руку» – это была одна из моих первых оценок. «Всё это мне уже говорили» – знаю! – «И ещё не раз скажут» – тоже знаю!

В том-то наша и судьба дружочек, что все такие разные – всё то же. Но по разному слушаешь. В этом – тоже судьба.

Не знаю, удастся ли мне в понедельник проводить Вас на вокзал. Я и так выдаю себя с головой (с сердцем!). Знаю только, что я об этом неустанно буду думать, говоря с Вами и глядя на Вас.

Моя улыбка! Раньше никогда не любила улыбчивых уст. Киса моя родная. Головка чёрная и коварная.

Моя дорогая радость!

 

Сцена 6

 

Марина и Константин на перроне. Она провожает его, держит его руку в своей.

 

Марина – А за город, с Вами? Пока последняя листва... Дружочек, соберёмся? Мне хочется с Вами на волю. Помню однажды на моей бедной седой горе, которая Вам так не нравилась...

 

Константин – Нет, нет, Марина Ивановна... Комфорт нужен. Хорошее кресло, в котором так хорошо думается...

 

Марина – И спится?

 

Константин – Да. И спится.

 

Марина – После обеда?

 

Константин – После хорошего обеда с вином.

 

Они смеются. Марина не отпускает его руку.

 

Марина – У Вас душа – Вольтера, у меня – Руссо.

 

Константин садится на поезд. Марина остаётся стоять на перроне. Она растерянно смотрит вслед уходящему поезду.

 

Марина –

Крик станций: останься!

Вокзалов: о жалость!

И крик полустанков:

Не Дантов ли

Возглас:

«Надежду оставь!»

И крик паровозов.

Железом потряс

И громом волны океанской.

В окошечках касс,

Ты думал – торгуют пространством?

Морями и сушей?

Живейшим из мяс:

Мы мясо – не души!

Мы губы – не розы!

От нас? Нет – по нас

Колеса любимых увозят!

 

С такой и такою-то скоростью в час.

 

Окошечки касс.

Костяшечки страсти игорной.

Прав кто-то из нас,

Сказавши: любовь – живодерня!

 

«Жизнь – рельсы! Не плачь!»

Полотна – полотна – полотна...

(В глаза этих кляч

Владельцы глядят неохотно).

 

«Без рва и без шва

Нет счастья. Ведь с тем покупала?»

Та швейка права,

На это смолчавши: «Есть шпалы».

 

Сцена седьмая

 

Марина за столиком в кафе. Пишет письмо.

 

Марина – Мой родной! Мы вчера хорошо расстались. Встречаться трудней, чем расставаться. В расставании я нахожу и себя и другого и нужные слова и нужное отсутствие слов – расставание полное владение – и если бы расставаясь можно было идти вместе.

Но есть нечто большее слов. Вот вчера, остановка под деревом – это верней слов, вечней слов, в словах мы только нащупываем дно. Слова заводят. Это как рифмы. Особенно меня, знающую их отдельную жизнь. В словах мы плутаем (Я не Вы). Это глубокие потёмки и иногда ужасающие мели. У меня иногда сухо во рту от слов, точно сахару съела.

Любуюсь Вашим покоем. Если бы Вы знали, как Вы прекрасны! Ведь я кого хочешь выбью из седла. Я действительно лошадь, Родзевич, а может быть целый табун. Со мной трудно. Но только знайте одно – я хочу быть человеком. Стать им хочу. Отвечать за свои слова хочу. Перестать так страдать – и страдать иначе.

Убейте во мне мою боль! Бессмыслие моей боли. Уничтожьте эту продольную, вдоль всей сердцевины трещину, возникающую только в любви. Это самое роковое. Ведь во всём другом я счастлива.

 

Точно гору несла в подоле –

Всего тела боль!

Я любовь узнаю по боли

Всего тела вдоль.

 

Точно поле во мне разъяли

Для любой грозы.

Я любовь узнаю по дали

Всех и вся вблизи.

 

Точно нору во мне прорыли

До основ, где смоль.

Я любовь узнаю по жиле,

Всего тела вдоль

 

Cтонущей. Сквозняком как гривой

Овеваясь, гунн:

Я любовь узнаю по срыву

Самых верных струн

 

Горловых, – горловых ущелий

Ржавь, живая соль.

Я любовь узнаю по щели,

Нет! – по трели

Всего тела вдоль!

 

Теперь о Вас. Откуда у Вас покой, терпение, нежность? От Вас на меня идёт такой поток света и силы, что мне просто стыдно себя. Я в Вашу жизнь вношу смуту. Мне просто нужно ввериться Вам. Вы, в этот час своей жизни совершенны. У меня к Вам ни одного упрёка, никогда, у меня неверующего Фомы, никогда, ни одного мгновения не было чувства: ложь! Я не о сознательной лжи говорю, о той доли словестности под временными провалами и пустотами чувства – когда лучше молчать.

Вы меня ни разу не обидели, Вы мне ни разу не сделали больно. Вы всегда были на высоте положения, несмотря на бессонницу, заботы, трудности дня и часа.

Я с Вами глубоко счастлива. Когда с Вами. Может быть.

И ещё о другом. Никогда и ни к кому я не была так глубоко привязана. Ведь всё моё горе – что я не с Вами (какое простое горе).

По-вашему – недостаток любви, а мне иногда кажется, что избыток.

Будем точны: чрезмерная напряжённость: просто РВУСЬ к Вам!

Рвусь так, что увидев сначала даже не радуюсь, что-то обрывается, я срываюсь в Вас и сначала ничего не узнаю, не нахожу, какая-то нелепость (хаос!) и постепенное прозрение (звёзды!) и уже надо расставаться! Это поток и его надо втиснуть в берега. Берега даёт жизнь. Столик в кафе – это не берега, это – крохотный островок, просто камень, среди беснующегося моря.

Я умею быть свободной и весёлой. Мы бы с Вами чудесно жили.

Только одна просьба – полюбите мои стихи! Не давайте мне быть одной со стихами. Оспаривайте меня, утверждайте своё господство и здесь. Я Вам всячески иду навстречу, протягиваю обе руки. Зову Вас, беру Вас в стихи. Я не хочу чтобы каждый встречный любил (слышал) меня лучше чем Вы.

Всё это трудно, тяжело, но всё это пройдёт. Помню одно Ваше слово, глубочайшее из всех Вами сказанных о любви. «Любить – на это тоже нужна сила».

 

Сцена восьмая

 

Марина у себя в комнате. Она подавлена. Стоит прижавшись спиной к дверному косяку.

 

Марина – Я вернулась домой полумёртвая. Ни Гёте, ни Минос, ни Апостол Павел не помогли. Постояв локтями на столе, полежав затылком на полу, не слыша вопросов, не понимая (своих же!) ответов, в каком-то столбняке отчаяния я наконец-то прибегла к своему верному средству: природе. Вышла на улицу и сразу же тёплые крылья ветра, в поток фонарей. Ноги сами шли, я не ощущала тела.

Родзевич, я поняла, я одержима демонами! Это было почти небытие, первая секунда души после смерти. На меня сегодня встало всё моё прошлое. Моё горькое, грешное, грустное прошлое и оно уводило меня от Вас. Вырывало меня у вас. Делало любовь к Вам (святыню!) – эпизодом!

Этот рассказ... Что в нём было такого ужасного? Да то, что я рассказывая видела себя воочию, что вороша весь этот прах, ощущала его как сущее. Это была очная ставка с собой. И что я почувствовала? Отвращение!

 

Марина закуривает и начинает ходить по комнате.

 

Марина – Стена между нами росла с каждым моим словом. Ваше любование им – было мне нож в сердце. Вообще, после встречи с Вами я перестала любить себя. Я сама у себя под судом. Мой суд строже вашего. Я себя не люблю! И откуда это чувство вины? Я же Вас не знала. Разве есть измена назад?

Ужасает меня (восхищает?) непримиримость Вашей любви! Ни кольца, ни книги, никакой памяти. Мне это сегодня даже было больно. В таком отказе царственность сознания, право на всё из моего, мне же даришь.

 

Она садится в кресло и запрокидывает голову.

 

Марина – Спала сегодня в Вашем халате. Я не надевала его с тех пор, но сегодня мне было так одиноко и отчаянно, что надела его как частицу Вас.

Подумали ли Вы, что Вы делаете, уча меня великой земной любви?

«Любовь – костёр, в который бросают сокровища!» – так учил меня первый человек, которого я любила почти детской, но давшей мне весь ужас, всю горечь любви недетской – человек высокой жизни, поздний Эллин, бродивший между Орфеем и Гераклитом.

Сегодня я 13 лет спустя об этом вспомнила. Не этому ли учите меня Вы? Но откуда Вы всё это знаете, не лучшей жизнью, чем я, живший? И почему у Вас столько укоров ко мне, а у меня ни одного? Может быть женщина действительно не в праве нести другому постоялый двор вместо души?

Если бы я умела как Вы только играть и идти в эту игру всей собой, я была бы чище и счастливей. Моя душа мне всегда мешала. Я всегда хотела любить, всегда исступлённо мечтала слушаться, ввериться, быть вне своей воли (своеволия), быть в надёжных и нежных руках. Слабо держали – оттого уходила. Не любили, любовались – оттого уходила.

Как поэту мне никто не нужен (над поэтом гений и это не сказка). Как женщине, то есть существу смутному, мне нужна воля – воля другого ко мне – лучшей.

Вы не импрессионист, хотя вас многие считают таковым, не существо минуты.

Вы, если будете долго любить меня, со мною совладаете.

Родзевич! Когда у меня будут деньги, я вам подарю тетрадочку чудную – с моими стихами, которых нет в книгах. Сейчас бьёт огромный дождь, которому я радуюсь. Всё утро томилась, что хорошая погода, а мы не с вами в Карловом Тыну.

Или... и от тетрадки откажетесь?

Вот стих, который я Вам туда перепишу:

 

Писала я на аспидной доске,

И на листочках вееров поблеклых,

И на речном, и на морском песке,

Коньками по льду, и кольцом на стеклах, –

 

И на стволах, которым сотни зим,

И, наконец, – чтоб всем было известно! –

Что ты любим! любим! любим! любим! –

Расписывалась – радугой небесной.

 

Как я хотела, чтобы каждый цвел

В веках со мной! под пальцами моими!

И как потом, склонивши лоб на стол,

Крест-накрест перечеркивала – имя...

 

Но ты, в руке продажного писца

Зажатое! ты, что мне сердце жалишь!

Непроданное мной! внутри кольца!

Ты – уцелеешь на скрижалях.

 

А другие в книжку. Эту книжку Вы будете любить, если всё-таки по врождённому высокомерию своему от неё не откажетесь.

 

Марина выходит из комнаты. Некоторое время спустя в комнату входит мужчина. Это Сергей Эфрон, муж Марины. Он подходит к столу. Замечает оставленное письмо, берёт его в руки. Читает.

 

Сергей – Встретившись с Вами, я встретилась с никогда не бывшим в моей жизни... Любовью – силой. Любовью – высью. Любовью – радостью. Ваше дело довершить или устрашившись тяжести – бросить. Но и тогда скажу – что это в моей жизни было! Что чудо есть! И благословляю Вас на все Ваши грядущие дни!

 

Сергей стоит в оцепенении. Его руки сжимают письмо. Он растерянно озирается по сторонам...

 

Конец 1 действия.

 

Действие 2

 

Сцена 1

 

Комната Марины. Сергей в комнате один. Он сидит за столом и пишет письмо.

 

Сергей – Дорогой Макс! Твоё прекрасное, ласковое письмо получил уже давно и вот всё это время всё никак не мог тебе ответить. Единственный человек, которому я бы мог сказать всё, это конечно ты. Но и тебе говорить трудно. Трудно, ибо в этой области для меня сказанное становится свершившимся. И хотя надежды у меня нет никакой, простая человеческая слабость меня сдерживала. Сказанное требует от меня определённых действий и поступков и здесь я теряюсь. И моя слабость и полная беспомощность и слепость Марины, жалость к ней, чувство безнадёжного тупика, в который она себя загнала, моя неспособность ей помочь решительно и резко, невозможность найти хороший исход – всё ведёт к стоянию на мёртвой точке. Получилось так, что каждый выход из распутья может привести к гибели.

Марина – человек страстей! В гораздо большей мере чем ранее, до моего отъезда. Отдаваться с головой своему урагану – для неё стало необходимостью, воздухом её жизни.

Кто является возбудителем её урагана сейчас – неважно. Почти всегда (теперь так же как и раньше), вернее всегда, всё строилось на самообмане. Человек выдумывается и ураган начался. Если ничтожество и ограниченность возбудителя урагана обнаруживается скоро, Марина предаётся ураганному же отчаянию. Состояние, при котором появление нового возбудителя, облегчается. Что – неважно. Важно – как. Не сущность, не источник, а ритм. Бешеный ритм. Сегодня отчаяние, завтра восторг. Любовь и отдавание себя с головой и через день снова отчаяние. И всё это при зорком, холодном (пожалуй, Вольтеровски циничном) уме. Вчерашние возбудители сегодня зло и остроумно высмеиваются. Почти всегда справедливо. Всё заносится в книгу. Всё спокойно математически отливается в формулу. Громадная печь для разогрева которой необходимы дрова, дрова и дрова... Ненужная зола выбрасывается. Качество дров не столь важно. Тяга пока хорошая, всё обращается в пламень. Дрова похуже быстрее сгорают, получше – дольше. Нечего и говорить, что я на растопку не гожусь и уже давно.

Когда я приехал встречать Марину в Берлин, уже тогда почувствовал сразу, что дать Марине ничего не могу. За несколько дней до моего приезда, печь была растоплена не мной. На недолгое время. И потом всё закрутилось снова и снова.

Последний этап – для неё и для меня самый тяжёлый.

Встреча с моим другом по Константинополю и Праге, человеком ей совершенно далёким, который был долго ею встречаем с насмешкой. Мой недельный отъезд послужил внешней причиной для начала нового урагана. Узнал я об этом случайно. Хотя об этом были осведомлены в письмах все её друзья.

Нужно было каким-то образом покончить с совместной нелепой жизнью, напитанной ложью, неумелой конспирацией и прочими ядами. Я так и порешил. Сделал бы это раньше, но всё боялся, что факты мною преувеличиваются, что Марина лгать не может и так далее...

Последнее сделало явным и всю предыдущую вереницу встреч. О своём решении разъехаться я сообщил Марине. Две недели была в безумии. Рвалась от одного к другому. На это время она переехала к знакомым.

Не спала ночей, похудела, впервые я видел её в таком отчаянии. И наконец – объявила мне, что уйти от меня не может, ибо сознание, что я где-то нахожусь в одиночестве, не даст ей ни минуты не только счастья, но просто покоя.

Увы! Я знал, что это так и будет! Быть твёрдым здесь я мог бы, если бы Марина попадала к человеку, которому я верил. Я же знал, что другой (маленький Казанова) через неделю Марину бросит, а при Маринином состоянии – это было бы равносильно смерти.

Марина рвётся к смерти. Земля давно ушла из-под её ног. Она об этом говорит непрерывно. Да если бы и не говорила, для меня это было бы очевидным. Она вернулась. Все её мысли с другим. Отсутствие другого лишь подогревает её чувства. Я знаю, она уверена – что лишилась своего счастья. Конечно, до очередной скорой встречи. Сейчас живёт стихами к нему. По отношению ко мне – слепота абсолютная. Невозможность подойти. Очень часто раздражение, почти злоба. Я одновременно и спасательный круг и жёрнов на шее. Освободить её от жёрнова нельзя не вырвав последней соломинки, за которую она держится.

Жизнь моя – сплошная пытка. Я в тумане. Не знаю, на что решиться. Каждый последующий день, хуже предыдущего. Тягостное одиночество вдвоём, непосредственное чувство жизни убивается жалостью и чувством ответственности. Каждый час я меняю свои решения. Может быть – это слабость моя. Не знаю... Я слишком стар, чтобы быть жестоким и слишком молод, чтобы присутствуя – отсутствовать. Но моё сегодня – сплошное гниение. Я разбит до такой степени, что от всего в жизни отвращаюсь, как тифозный. Какое-то медленное самоубийство. Что делать? Если б ты мог издалека направить меня на верный путь. Что делать? Дальше это сожительство длиться не может... Или я погибну. В личной жизни – это сплошное разрушительное начало. Всё время я пытался подготовить Марину и себя к предстоящему разрыву. Но как это сделать если Марина изо всех сил старается над обратным? Она уверена, что сейчас жертвенно отказавшись от своего счастья – куёт моё. Стараясь внешне сохранять форму совместной жизни, она думает меня удовлетворить этим. Если бы ты знал, как это запутано-тяжко... Чувство свалившейся тяжести не оставляет меня ни на секунду. Всё вокруг меня отравлено. Ни одного сильного желания – сплошная боль... Свалившаяся на мою голову потеря тем страшнее, что последние годы, которые прошли на твоих глазах, я жил Мариной. Я так сильно, прямолинейно и незыблемо любил её, что боялся её смерти...

Марина сделалась неотъемлемой частью меня, что сейчас стараясь над разъединением наших разрозненных путей, я испытываю чувство такой опустошённости, что пытаюсь жить с зажмуренными глазами. Не чувствовать себя – пожалуй единственное моё желание. Сложность положения ещё усугубляется основной моей чертой – у меня всегда, с детства чувство «Не могу иначе» было сильнее чувства «Хочу так». Преобладание статики над динамикой. Сейчас вся статика моя пошла к чёрту. А в ней была вся моя сила. Отсюда вся моя полная беспомощность. С ужасом жду грядущих дней и месяцев. Тяга земная тянет меня вниз. Изо всех сил стараюсь выкарабкаться. Но как и куда? Если бы ты был рядом, я знаю, тебе бы удалось во многом помочь Марине. С нею почти не говорю о главном. Она ослепла к моим словам и ко мне. Да может и не в слепости, а во мне самом дело. Но об этом в другой раз.

Пишу это письмо только тебе. Никто ещё не знает ничего.

А может быть все знают...

 

Сцена вторая

 

Марина у себя в комнате. Она сидит за столом опустив голову на руки.

 

Марина – Личная моя жизнь, то есть жизнь моя в жизни, то есть в днях и местах, не удалась. Думаю 13-летний опыт (ибо не удалась сразу) достаточен. Причин несколько...

Главная, что я – я.

Вторая, ранняя встреча с человеком из прекрасных прекраснейшим, долженствовшаяся быть дружбой, а осуществившаяся в браке.

Сейчас, после катастрофы нынешней осени, вся моя личная жизнь отпадает. Жить изменами я не могу, явью не могу, гласностью не могу. Моя тайна с любовью нарушена.

«Тайная жизнь!» – что может быть слаще? Как во сне. Ошибка Сергея в том, что он захотел достоверности и захотев, обратил всю мою жизнь под веками в такую безобразную явь, очередное семейное безобразие. Я никогда не изменившая себе стала изменщицей по отношению к нему.

Серёжа из чистых сынов Божьих, меньше герой, чем святой. Он праведник, а в жизни – мученик.

Это моё роковое чудо.

 

Пригвождена к позорному столбу

Славянской совести старинной,

С змеею в сердце и с клеймом на лбу,

Я утверждаю, что – невинна.

 

Я утверждаю, что во мне покой

Причастницы перед причастьем.

Что не моя вина, что я с рукой

По площадям стою – за счастьем.

 

Пересмотрите все мое добро,

Скажите – или я ослепла?

Где золото мое? Где серебро?

В моей руке – лишь горстка пепла!

 

И это все, что лестью и мольбой

Я выпросила у счастливых.

И это все, что я возьму с собой

В край целований молчаливых.

 

Пригвождена к позорному столбу,

Я все ж скажу, что я тебя люблю.

 

Что ни одна до самых недр – мать

Так на ребенка своего не взглянет.

Что за тебя, который делом занят,

Не умереть хочу, а умирать.

Ты не поймешь, – малы мои слова! –

Как мало мне позорного столба!

 

Что если б знамя мне доверил полк,

И вдруг бы ты предстал перед глазами

С другим в руке – окаменев как столб,

Моя рука бы выпустила знамя...

И эту честь последнюю поправ,

Прениже ног твоих, прениже трав.

 

Твоей рукой к позорному столбу

Пригвождена – березкой на лугу

 

Сей столб встает мне, и не рокот толп –

То голуби воркуют утром рано...

И все уже отдав, сей черный столб

Я не отдам – за красный нимб Руана!

 

Ты этого хотел. – Так. – Аллилуйя.

Я руку, бьющую меня, целую.

 

В грудь оттолкнувшую – к груди тяну,

Чтоб, удивясь, прослушал – тишину.

 

И чтоб потом, с улыбкой равнодушной:

– Мое дитя становится послушным!

 

Не первый день, а многие века

Уже тяну тебя к груди, рука

 

Монашеская – хладная до жара! –

Рука – о Элоиза! – Абеляра.

 

В гром кафедральный – дабы насмерть бит

Ты, белой молнией взлетевший бич!

 

Сцена 3

 

Марина сидит в кафе. Пишет письмо.

 

Марина – Мой горячо-родной! Спасибо за прекрасное утро. Такого у меня не было давно. С самого нашего расставания. Никогда не забуду. Никогда ничего не забуду. Я не только не забываю Вас, сегодня под утро трижды видела Вас во сне. Один сон хуже другого.

Первый сон: кладбищенская стена и высокая девушка, которая Вас ищет. Гулкий голос выбрасывающий в пространство какие-то сроки и числа. Своды гудят, такое чувство что голос до Вас дойдёт. Вас нету, мне её поиски сняться.

Второй сон: У нас поздняя встреча. Я должна быть и хочу быть, но меня отвлекают обманом. И Ваш рассказ спустя: Я думал, что это Вы, издалека принял за Вас. Та же кажущаяся простота. А когда разглядел, узнал, было уже поздно. Встреча была у костра. Вы кого-то другого пригрели (обожгли!).

Третий сон: Вы при мне (незримый!) элегантным Вашим жестом дарите жене другого Эфрона три клеёнчатых тетради. И моя ЖГУЧАЯ РЕВНОСТЬ!!!

Мой родной! Я по Вас стосковалась! Живу в аду, но... люблю Вас!!!

 

Сцена 4

 

Марина прогуливается по перрону. Вглядывается в лица людей. Слышны разговоры, смех, раздаётся протяжный гудок подъехавшего поезда. Внезапно всё смолкает.

 

Марина – Тщётно жду Вашего экспресса. Нам необходимо встретиться и как можно скорей. Разговор, о котором я Вас прощу – может быть последний! Зависит от Вас! Если последний, о последнем прошу... Могла бы Вам написать, но ЖИЗНЬ письменно не решается.

Сегодня ночью я видел страшные сны: «Я приезжаю на Вашу станцию, иду по нашей тропинке долго-долго, сворачиваю в деревню, нахожу дом, но это не дом, а какое-то увеселительное заведение с садом. Вхожу. Издалека вижу Вас, окружённого целой толпой веселящихся. У Вас в руке цветы или бокал, что-то вопиюще-радостное. И я хочу к вам и никак не могу прорваться. Люди не дают, Вы недосягаемы. Смех, хоровое пение, кто-то подбадривает «Это всегда так». Я тянусь и не дотягиваюсь. Просыпаюсь в холодном поту.

Во имя этого страшного сна и всего страшного сна этой моей жизни, не томите меня мальчик – помните я Вам говорила, что Вы никогда меня не обижали? И вы ещё в последний раз говорили: Я никуда от Вас не уйду! Не обидьте ещё раз! Не уходите, не простившись! В Вашем молчании я чую ненависть... Не ненавидьте меня!

Родзевич! Всё зависит от Вас! Я Вам скажу одну вещь. Вы на неё ответите. Мне необходимо Вам всё сказать. Мне необходимо, чтобы Вы меня выслушали.

Вы назначьте день свидания. Любой день и любой час. Я сейчас мёртвая. В ваших руках меня спасти. Но Вы меня знаете, я ни на чём ни буду настаивать. Если это в последний раз, мне необходимо Вам сказать несколько слов НАВЕК. Как перед смертью. В этом не отказывают. Ничего низкого и недостойно Вы обо мне думать не должны. Я перед Вами совершенно чиста. Не томите. Пишите сразу. До вашего письма (нашей встречи) не живу!

Не знаю, ходят ли в воскресенье экспрессы? Считайтесь с этим! Считайтесь ещё и с тем, что я совершенно истерзанная и не могу ждать.

И с тем, что я никогда и никому не писала таких писем.

 

Сцена 5

 

Марина снова в кафе. Пишет письмо.

 

Марина – Мой родной! Я не знаю, когда Вы получите это моё письмо. Хорошо бы завтра утром. Никаких спешных дел нет. Мне бы просто хотелось, чтобы Ваш день начался мною, как все мои – Вами. Как давно я Вас не видела и как я всех видела кроме Вас и как мне никого не нужно.

Я твёрдо решила одну вещь. Ваше устройство в городе. Я не могу больше с Вами по кафе (от одной мысли, о неизбежном столике между нами – тоска). Это не по человечески. Я не могу вечно быть на виду. Не могу вечно говорить.  В кафе нужно улыбаться, иначе глупо. Я не могу вечно улыбаться. У меня тоска наперёд. Так радуясь Вам, я ужасаюсь времени и месту, это мне отравляет встречи с Вами. Ухожу, растравленная. Не знаю, душевная ли это тонкость или соображения бытового порядка, но поездки к вам туда, действительно не выход! Приезжать – это уезжать. Как приходить – это уходить. Да, но в том же городе, без уводящей тропинки, без крика поездов, без всей этой Шекспировской трагедии разлуки. В одном городе легче. У меня будет чувство, на какой-то улице у меня какой бы то ни было, но дом с Вами.

Дом, где можно сидеть рядом. Дом, где можно взять руку. Подержав, притянуть к губам. Дом, куда я смогу приносить от уютных бытовых пустяков – до последних бурь своей души... Дом, где я буду читать Вам Тезея. Пусть это будет нечасто. Я очень терпелива. Но сознание того, что это может быть...

Мой мальчик! Вы не знаете как я вас люблю!

В прошлый раз Вы сказали: осадок! До чего мы с Вами похожи! О, как давно-давно-давно я это чувствовала. Затасканное сравнение: вода и не пить...

Так я смотрю на Вас через столик. От многого можно и должно отказаться, но не от права душ друг к другу. Душ всегда идущих через руки. Вот этого – рука в руке я не могу и не хочу отдать! Ваша рука – моя! Длинная, нежная, всегда немного холодная. К которой неудержимо тянутся и будут тянуться мои губы.

И потом я хочу лампы, круга, тепла, чуть ли не кота на коленях. У нас будет кот? Я хочу, чтобы на те несколько часов, что я бываю у Вас, я была дома.

Чтобы не было лихорадки: пить, платить, идти. Я не хочу всё время пить. Мне надоела чашка или стакан как только опущу глаза.

Я хочу немножко БЫТЬ в вашей жизни. Знать где вы спите, где Вы пишите и куда глядите, когда глядите в окно. И чтобы что-нибудь в Вашей комнате говорило Вам обо мне. Чтобы Вы, возвращаясь домой, возвращались ко мне, в меня. Я Вам дома сейчас дать не могу, дайте Вы его мне.

Если я сейчас не могу жить Вашей жизнью, то дайте мне возможность стоять над ней. Издалека – нельзя... Можно... но сейчас это всё ещё слишком болит и горит!

Я глупая со своими просьбами?

Твоя улыбка... Вижу её. Где и когда я смогу закинуть за шею руки и прижаться так. Раздвинуть рубашку на груди и губами прослушать сердце.

Ведь я помню тебя...

 

Сцена 6

 

Марина у себя в комнате. Она стоит прижавшись к дверному косяку.

 

Марина – В прошлую встречу, в начале её, не в конце я увидела в Вас начало игры. Человек, перерезанный автомобилем как кот и краска в мировой гармонии, в такое мироощущение я не верю. Кровь не краска и не вопль умирающего кота. Можно отвернуться и заткнуть уши, принять нельзя. Всё можно, Родзевич, даже убить на большой дороге из-за гривенника, но при условии – знать, что этого нельзя. А за этим знанием, непосредственно искупление. Иначе – человек не человек. Человек нарушенный. Ему надо идти к врачу.

Ваше утверждение насчёт перерезанного ребёнка – явная игра.

Только Вы умны: С Валентиной Евгеньевной Вы играли её личными чувствами, вы ею играли, со мной – зная мою широту и некоторую неуязвимость – Вы играете всем моим вечным. Хотите и здесь взять какой-то барьер? К чему?

Представьте себе эти слова на моих устах и представьте, что Вы им поверили.

Что Вы почувствуете? Чудовище? Я Вас чудовищем не чувствую! То есть Вашим словам не верю.Считаю их за позу и фразу: либо за то, чем Вы не будучи хотите быть, либо за то, в чём Вы хотите убедить меня.

Оба случая для меня непонятны. Бесчувственность – не сила – это о первом.

А о втором: если это в целях отвадить меня от себя, есть другие средства – проще, чище... Просто: «Марина! Не будем видеться» и всё.

Милый друг! Вся наша встреча на правде – это её единственный смысл и ценность. Я ни на один час не перестала быть с Вами тем, что я есть!

ПУСТЬ ЭТИМ Я ВАС ПОТЕРЯЮ!!! Я потеряю Вас СОБОЙ! С этого Вы меня не сдвинете! Вам придётся играть одному.

Цель Вашей игры? Ибо Вы её уже ввели. Чувствую всем существом – РАСЧЁТ!

 

Получить меня? – Я у Вас уже есть!

Удержать меня? – Я не ухожу!

Потерять меня? – Можно, не играя...

 

Не понимаю, не вижу смысла, кроме последнего, в который не хочу верить – ибо презренен – просто сделать больно – игра для игры? Самое пустое на свете.

Друг! Я Вас знаю другим: настоящим! За всё время нашего приятельства ни одной фальшивой ноты. Я имела редкое счастье Вам не нравиться и потому видела Вас настоящим. Вслед за этим я имела редкое счастье быть Вами любимой: углублённая, усугублённая настоящесть!

Что же теперь? Теперь – игра! То есть Вы, такой, какой Вы со всеми, то есть меньше чем всегда.

Я Вам сейчас дальше, чем в первый день нашего знакомства.

НЕ ХОЧУ ВЕРИТЬ!!! Хочу верить, но... на беду зорка и чутка. Фальшь и умысел чую за сто вёрст. Дело не в ласковости и неласковости. Допускаю, что Вам от шатания по улице, противноестественного сидения по кафе и прочего... со мной просто бывает скверно. Так и говорите! Ведь и мне от этого не сладко. Будем союзниками.

«Я держу свою радость на всех цепях!» Напрасно. Спустите со всех и то еле коснётся. При моей несамонадеянности, как раз в меру. Я никогда не преувеличиваю чувств другого. И наконец... ведь это же не вексель! Что бы Вы потеряли оттого, что я знаю, что Вы мне радуетесь?

Да ведь это же единственное оправдание наших встреч!

Радость – друг другу, пусть через боль!

Пусть... через столик.

Нет! Я Вас таким не хочу! Лучше никаким, чем таким.

Я могу иметь дело только с настоящим: настоящей радостью, настоящей болью, настоящей жестокостью.

Только с самым дном человека. Со всем встающим с этого дна.

Игра, Родзевич, для других. Я люблю сущности!

– Ну, а игрок, как сущность (предвосхищаю реплику)

Задумываюсь... и – Без возможности срыва в правду – чудовище!

Если Вы игрок, Я – Ваш срыв в правду!

Если я не Ваш срыв в правду – Я для Вас ничто!

Но Вы от этого не становитесь чудовищем. Может быть сорвётесь на ком-нибудь другом.

Дружочек! Я Вам ещё верю! Хочу верить. Я помню Вас настоящим. Знаю вашу прекрасную, первичную природу. Верьте ей. Если лепить себя, то из своих данных, а не из данных соседа.

Вы лучше чем то, чем Вы хотите быть. Не убивайте в себе души, то есть возможность страдать.

Родной мой! Боритесь за Вашу душу!

В быту и в жизни дней, где все так самолюбивы, Вы – самозабвенны и щедры!

Это Ваша настоящая природа!

Помните о себе и в большом. Покорять, гнуть, властвовать... Будьте только БОЛЬШИМ! И само придёт! Чтобы это не силой воли, а силой сущности... Хочу быть большим перед собой, не перед другими. Что Вам от того, что Вас будут считать большим, если Вы сами будете знать обратное?

И дело ведь не в количестве вами покорённых, а в качестве. Качества же Вы никогда ни захватом, ни хитростью не добьётесь. Только СУЩНОСТЬЮ – величием в себе.

 

Конец 2 действия.

 

Действие 3

 

Сцена 1

 

Марина у себя в комнате. Она бледна, взволнована. Сидит за письменным столом. Делает запись в тетрадь.

 

Марина (вполголоса) – 12 декабря 1923 года... Среда... Конец моей жизни...

Хочу умереть в Праге... Хочу чтобы меня сожгли...

 

Она роняет голову на руки. Некоторое время сидит без движения. Потом резко вскакивает и начинает метаться по комнате как раненый зверь. Внезапно она останавливается.

 

Марина (с надрывом) –

Ты, меня любивший фальшью

Истины – и правдой лжи,

Ты, меня любивший – дальше

Некуда! – За рубежи!

 

Ты, меня любивший дольше

Времени. – Десницы взмах! –

Ты меня не любишь больше:

Истина в пяти словах.

 

Свет гаснет.

 

Сцена 2

 

Марина в кафе. Она пишет письмо.

 

Марина – Мой родной! Слышала, что Вы больны... Если будете лежать, позовите меня непременно. Решение не видеться – не распространяется ни на Вашу болезнь, ни на мою.

Вы – больной и недосягаемый для меня – это больше чем я могу вынести.

Не бойтесь моей безмерности: побаюкаю, посижу, погляжу...

Живу снами о Вас и стихами к Вам. Другой жизни нет. Снитесь мне каждую ночь. Это моя сладкая пытка. Но... не хочу о себе. Хочу о Вас и о Вашем здоровье. На днях отправлю Вам немного денег. Это деньги мои. О них никто не знает. Сознание, что я хоть чуточку облегчаю Вашу внешнюю жизнь (которая мне дороже всех внутренних, моей в том числе...) – моя единственная радость! Вы её у меня не отнимете.

Благодарна Вам за каждый миг своей жизни!

Вся любовь, вся душа, все мысли с Вами. Когда кто-нибудь передаёт привет от Вас, сердце останавливается.

 

Сцена 3

 

Комната Марины. В комнате Марина и Мария Булгакова (новая пассия Родзевича).

Она сидит на стуле, забросив ногу на ногу, и исподлобья смотрит на Марину. Марина ходит по комнате. Она взволнована, но старается не выдавать своего волнения.

 

Марина (сдержанно) – Ну, как там Родзевич?

 

Маша (после продолжительной паузы, ледяным тоном, отчеканивая каждую букву) – Он болен.

 

Марина – Чем?

 

Маша – Невроз сердца!

 

Марина – Лежит?

 

Маша (с усмешкой) – Нет, ходит!

 

Марина – Ещё третьего дня он говорил мне, что я ему ближе отца и матери, ближе всех!

 

Маша (нервно) – Ложь!!!

 

Марина (в сторону, негромко) – Отсутствие великодушия или чутья?

 

Маша – Марина Ивановна, я бы очень хотела прочесть Вашу прозу.

 

Марина (с истерическими нотками) – Ах, ты хочешь прочесть мою прозу? Как мило... А поэму моей жизни ты не хочешь прочесть, дрянь?

 

Как живется вам с другою, –

Проще ведь? – Удар весла! –

Линией береговою

Скоро ль память отошла

 

Обо мне, плавучем острове

(По небу – не по водам)!

Души, души! – быть вам сестрами,

Не любовницами – вам!

 

Как живется вам с простою

Женщиною? Без божеств?

Государыню с престола

Свергши (с оного сошед),

 

Как живется вам – хлопочется –

Ежится? Встается – как?

С пошлиной бессмертной пошлости

Как справляетесь, бедняк?

 

«Судорог да перебоев –

Хватит! Дом себе найму».

Как живется вам с любою –

Избранному моему!

 

Свойственнее и съедобнее –

Снедь? Приестся – не пеняй...

Как живется вам с подобием –

Вам, поправшему Синай!

 

Как живется вам с чужою,

Здешнею? Ребром – люба?

Стыд Зевесовой вожжою

Не охлестывает лба?

Как живется вам – здоровится –

Можется? Поется – как?

С язвою бессмертной совести

Как справляетесь, бедняк?

 

Как живется вам с товаром

Рыночным? Оброк – крутой?

После мраморов Каррары

Как живется вам с трухой

 

Гипсовой? (Из глыбы высечен

Бог – и начисто разбит!)

Как живется вам с сто-тысячной –

Вам, познавшему Лилит!

 

Рыночною новизною

Сыты ли? К волшбам остыв,

Как живется вам с земною

Женщиною, без шестых

 

Чувств?..

Ну, за голову: счастливы?

Нет? В провале без глубин –

Как живется, милый? Тяжче ли,

Так же ли, как мне с другим?

 

Маша – Что это?

 

Марина (с усмешкой) – Что-то вроде попытки ревности...

 

Маша вскакивает и порывается уйти.

 

Маша – Ну всё! С меня хватит. Мне говорили, что у Вас скверный характер, но не до такой же степени. Посмотрите на себя! Вы жалкая, старая... Вы...

 

Марина подбегает к ней, хватает её за руки.

 

Марина (шёпотом) – Машенька! Простите, простите... Простите мне эту слабость. СЛИШКОМ БОЛЬНО!!! Посмертная ревность...

Маша – Вы с ума сошли. (после паузы) Я забыла сказать, что Родзевич просил Вам передать привет.

 

Маша уходит. Марина стоит отвернувшись в окну. Когда она поворачивается видно, что её лицо мокрое от слёз.

 

Марина – О, Родзевич, клянусь, будь я на её месте, я бы так не поступила.

Это тоже самое, что запрещать нищему смотреть на дворец, которым он ещё вчера владел. Во мне негодование встало. Ведь если она что-нибудь понимает, она должна понять, что один вид её для меня – НОЖ!!! Что только моё истинное спартанство, а может быть и мысль что обижая её, я обижу и Вас, заставляет меня не прекращать этого знакомства. Я всегда буду делать всё, что она попросит, во имя и в память Вашу, но перебарывая одну за другой все земные страсти, я скоро переборю и саму землю...

Это растёт во мне с каждым днём, Родзевич! Мне здесь нечего делать без Вас.

Я смотрела недавно «Женщину с моря». Слабая вещь и фальшивая игра... Но я смотрела её в абсолюте, помимо автора и исполнителей. Обычная семейная трагедия. Женщина: справа – дом, слева – любовь. Любовь моряк, а сама она с моря. Глядя на неё я всем гипнозом своего желания подсказывала: ни с тем, ни с другим, – в море!!!

Радзевич! Не обвиняйте меня в низости и не судите раньше сроку.

 

Сцена 4

 

Марина за столиком в кафе. На столе беспорядочно разложены письма, бумаги. Он закуривает. Долго сидит глядя вдаль. Начинает писать письмо.

 

Марина – Надо кончать. Пишу Вам, как пью. Простите мне это срыв. Я точно на час побыла в раю. Что не пишите мне – хорошо.

Всё хорошо, что делаете.

Теперь, издалека ещё лучше вижу Вас. Вы были правы. Всегда. Во всём.

Не болейте, моё солнышко! Будьте здоровы, веселы...

Знайте, что моя любовь всегда с Вами.Что все Ваши радости – мои.

На расстоянии – это возможно.

 

Не обман — страсть, и не вымысел,

И не лжет, — только не дли!

О когда бы в сей мир явились мы

Простолюдинами любви!

О когда б, здраво и попросту:

Просто — холм, просто — бугор…

(Говорят — тягою к пропасти

Измеряют уровень гор.)

В ворохах вереска бурого,

В островах страждущих хвой…

(Высота бреда — над уровнем

Жизни.)

— Нате меня! Твой…

Но семьи тихие милости,

Но птенцов лепет — увы!

Оттого что в сей мир явились мы —

Небожителями любви!

 

В кафе входит Константин. Марина вскакивает. Письма падают на пол, рассыпаются. Марина бросается к Константину. Он обнимает её. Некоторое время они стоят обнявшись, затем садятся за столик. Константин берёт руки Марины в свои руки.

 

Марина (в сторону) – Движение губ ловлю

И знаю, не скажет первым.

 

Марина (Константину) – Не любите?

 

Константин (поспешно) – Нет, Люблю!

 

Марина (со вздохом) – Не любите...

 

Повисает долгая пауза.

 

Марина –

Завтра с западу встанет солнце,

С Иеговой порвёт Давид!

Что мы делаем? – Расстаёмся?

Ничего мне не говорит!

 

Сверхбессмысленнейшее слово,

Рас-стаёмся – Одна из ста?

Просто слово в четыре слога,

За которыми пустота...

 

Снова повисает продолжительная пауза. Константин отпускает руки Марины.

 

Константин (вполголоса) – Я этого не хотел. Не этого...

 

Марина (с горькой усмешкой) –

Хотеть, это дело тел,

А мы друг для друга – души

 

Отныне...) – И не сказал.

(Да, в час, когда поезд подан,

Вы женщинам, как бокал,

Печальную честь ухода

 

Вручаете...) – Может, бред?

Ослышался? (Лжец учтивый,

Любовнице, как букет

Кровавую честь разрыва

 

Вручающий...) – Внятно: слог

За слогом, итак – простимся,

Сказали вы? (Как платок

В час сладостного бесчинства

 

Уроненный...) – Битвы сей

Вы цезарь. (О, выпад наглый!

Противнику – как трофей,

Им отданную же шпагу

 

Вручать!) – Продолжает. (Звон

В ушах...) – Преклоняюсь дважды:

Впервые опережен

В разрыве. – Вы это каждой?

 

Не опровергайте! Месть,

Достойная Ловеласа.

Жест, делающий вам честь,

А мне разводящий мясо

 

От кости. – Смешок. Сквозь смех –

Смерть. Жест (Никаких хотений

Хотеть – это дело тех,

А мы друг для друга – тени…

 

Отныне...)

 

Марина (с надрывом) – Просьба. Не слушайте ничьих рассказов обо мне. Человек в разлуке – мертвец: Без права защиты. Не давайте между нами встать третьему: ЖИЗНИ! И ещё просьба: Не рассказывайте обо мне Булгаковой.

Не хочу быть вашей совместной собственностью.

 

– Последнейшая из просьб.

– Прошу. – Никогда ни слова

 

О нас... никому из... ну...

Последующих. (С носилок

Так раненые – в весну!)

– О том же и вас просила б.

 

Колечко на память дать?

– Нет. – Взгляд, широко разверстый

Отсутствует. (Как печать

На сердце твое, как перстень

 

На руку твою... Без сцен!

Съем.) Вкрадчивое и тише:

– Но книгу тебе? – Как всем?

 

Константин (сухо) – Нет. Вовсе их не пишите, книг!

 

Марина тянет руки к Константину, пытается его коснуться, но он резко отстраняется. Марина с недоумением смотрит на него.

 

Константин (с раздражением) – Хватит стихов, Марина! Хватит! Вы же прекрасно знаете, что я их не люблю и не понимаю.

 

Марина – А Гумилёв? А Рильке? Значит их Вы понимаете и... любите?

 

Константин – Не будем спорить, Марина! Это ни к чему не приведёт. (поглядывает на часы) Впрочем, мне уже пора.

 

Марина – Как? Уже? Так скоро? Останьтесь! Обещаю, что не буду мучить Вас своими стихами.

 

В кафе входит Булгакова. Некоторое время он стоит в дверях и наблюдает за происходящим. Затем решительным шагом направляется к столу. Она подходит к Константину, кладёт ему руку на плечи, наклоняется, что-то шепчет ему на ушко, нежно целует его. С торжествующим видом глядит на Марину.

 

Константин – Ну... мне и в самом деле – пора! (он встаёт)

 

Марина – Вот как? Ну что ж... Тогда прощайте! Или... до свидания?

 

Марина протягивает Константину руку. Он берёт её руку, подносит к губам. Но кинув беглый взгляд на Машу, просто сухо пожимает руку Марины.

 

Константин – Прощайте, Марина… (после паузы) Ивановна.

 

Они уходят. В дверях Булгакова оборачивается и кидает на Марину взгляд полный презрения. Марина не выдерживает и закрывает лицо руками.

 

Марина (сквозь слёзы) –

Расставаться – ведь это врозь...

Мы же сросшиеся!

...Ибо без лишних слов

Пышных – Любовь – есть шов!

Шов – а не перевязь, шов – а не щит,

О, не проси защиты.

Шов, коим мёртвый к земле пришит,

Коим к тебе пришита.

Время покажет ещё каким:

Лёгким или тройным?

 

Марина роняет голову на руки. Сидит опустошённая, без движения.

В кафе входит Сергей. Неуверенной походкой он направляется к Марине. Дотрагивается до её плеча. Она не реагирует.

 

Сергей (вполголоса) – Мариночка, пойдёмте.

 

Марина поднимает голову. Её лицо мокрое от слёз. Она с недоумением смотрит на Сергея.

 

Марина – Куда?

 

Сергей – Как куда? Домой!

 

Марина – Но никакого дома ведь...(с горькой усмешкой) Дом – это значит из дому, в ночь!

 

Сергей (обнимает её) – Мариночка! Успокойтесь! Всё пройдёт. Надо жить.

 

Марина отстраняется от него.

 

Марина –

Корпусами фабричными, зычными

И отзывчивыми на зов...

Сокровенную, подъязычную

Тайну жен от мужей и вдов

 

От друзей – тебе, подноготную

Тайну Евы от древа – вот:

Я не более, чем животное,

Кем-то раненое в живот.

 

Жжет... Как будто бы душу сдернули

С кожей! Паром в дыру ушла

Пресловутая ересь вздорная

Именуемая душа.

 

Христианская немочь бледная!

Пар! Припарками обложить!

Да ее никогда и не было!

Было тело, хотело жить,

Жить не хочет.

 

Сергей – Марина!

 

Марина – Что, Серёжа? Что? Неужели я Вам не противна? Я сама себе противна... Не хочу жить... Не хочу... Как же больно, Серёжа... Как больно...

 

Сергей протягивает ей руку. После непродолжительной паузы Марина берёт его за руку.

 

Сергей – Всё закончилось, Марина.

 

Они уходят. Свет гаснет.

 

Сцена 5

 

Комната Марины. В комнате Марина и Сергей. Сергей в весёлом настроении. Он ходит по комнате и что-то рассказывает Марине. Марина сидит в кресле, вяжет. Когда она поднимает голову, становится понятно, что она не слушает Сергея.

У неё отстранённый вид, отсутствующий взгляд. Мысли её где-то далеко...

 

Сергей (в сторону) – А у нас всё тоже и всё те же... Только лес из зелёного сделался рыжим, а из рыжего чёрным и земля одеревенела и кое-где покрылась снегом. И по утрам в комнате пар и мороз. А по вечерам со стен ручьи. Марина больше не тянет меня и своих редких гостей за вшенорские горизонты, а сидит за своим столом, накрывшись всеми своими шалями. И либо вяжет, либо пишет.

Мы продолжаем с Мариной жить вместе. Она успокоилась и я отложил коренное решение нашего вопроса.

Когда нет выхода – время лучший учитель! Верно?

К счастью, приходится много работать и это сильно помогает.

 

Сергей уходит. Марина продолжает вязать. Она безучастна ко всему.

 

Марина (с усмешкой) – Живу домашней жизнью. Той, что люблю и ненавижу. Нечто среднее между колыбелью и гробом. А я никогда не была ни младенцем, ни мертвецом... Уютно! Связала два шарфа. Один седой, зимний, со снеговой каймой, другой зелёный. Только недостаёт цилиндра и рукописи под развивающейся полой плаща. Оба пошли Серёже и он в трагическом тупике выбора не носит ни одного.

 

Марина резко вскакивает, отбрасывает в сторону вязание, кидается к столу.

Берёт бумагу, делает запись.

 

Есть пробелы в памяти, бельма

На глазах: семь покрывал...

Я не помню тебя — отдельно.

Вместо черт — белый провал.

 

Без примет. Белым пробелом —

Весь. (Душа, в ранах сплошных,

Рана — сплошь.) Частности мелом

Отмечать — дело портных.

 

Небосвод — цельным основан.

Океан — скопище брызг?!

Без примет. Верно — особый —

Весь. Любовь — связь, а не сыск.

 

Вороной, русой ли масти —

Пусть сосед скажет: он зряч.

Разве страсть — делит на части?

Часовщик я, или врач?

 

Ты — как круг, полный и цельный:

Цельный вихрь, полный столбняк.

Я не помню тебя отдельно

От любви. Равенства знак.

 

(В ворохах сонного пуха:

Водопад, пены холмы —

Новизной, странной для слуха,

Вместо: я — тронное: мы...)

 

Но зато, в нищей и тесной

Жизни — «жизнь, как она есть» —

Я не вижу тебя совместно

Ни с одной:

— Памяти месть.

 

КОНЕЦ.

 

В работе над пьесой были использованы материалы из книги «Марина Цветаева – Письма к Константину Родзевичу» (Ульяновск: Ульяновский Дом Печати — 2001 год).

Книга Марии Белкиной «Скрещение судеб».

Стихи Марины Цветаевой и Райнера Мария Рильке.

 

© Маргарита Сергеева, текст, 2014

© Книжный ларёк, публикация, 2017