Николай Выхин. Арфа, свирель и кимвал

09.10.2015 13:10

АРФА, СВИРЕЛЬ И КИМВАЛ…

Прежде, чем говорить о тонких материях повести «Легенды Уфимского кремля», скажу вот что… Известный уфимский бард, писатель и краевед Сергей Круль родился и живет в Уфе, появился на свет 7 июля 1953 года в семье художника. Авиатор, поэт, музыкант, сотрудник кафедры, автор проникновенных романсов… И к тому же – матерый заводчанин! Первая и пока единственная его грампластинка — виниловый диск-гигант «Все невольно в памяти очнется» — выпущена в Москве, на фирме «Мелодия» в марте 1991 года.

Сергей Круль много выступает с концертами, периодически устраивает музыкально-поэтические вечера, в том числе посвященные своему любимому Николаю Рубцову. В Вологде, на родине поэта, он побывал шесть раз. И везде, где бы ни был Сергей Круль, своим поэтическим словом под аккомпанемент гитары он воспевает родную Уфу. Кроме того, он известен как краевед, любитель и защитник городской старины. Этой теме Круль посвятил немало публицистических статей. Ему очень хочется, чтобы Уфа сохранила неповторимые исторические черты и обаяние провинциального города.

Круль – автор пяти книг, член Союза российских писателей, а первую свою книгу «Мой отец – художник Леонид Круль» Сергей Леонидович начал писать зимой 1995 года и завершил ее за два года. В 2009 году вышла пятая книга – «Девушка в синем». Название сборнику дала романтическая история, повествующая о трагической любви юной гимназистки Сони Овчинниковой, жившей в Уфе в начале ХХ века.

Почему из множества книг Круля я выделил именно эту? Потому что, на мой взгляд, от неё тянется самая что ни на есть отчетливая ниточка к повести «Легенды Уфимского кремля», тоже выстроенной на городской легенде. И приведенные факты из биографии автора я тоже напомнил вам не случайно: от них тоже тянутся очевидные ниточки…

Всякий писатель, как известно, отмечен родовой печатью, и дай Бог, чтобы не каиновой. Для Эдуарда Байкова эта печать – реклама и PR-продвижение, не просто ставшие частью биографии, но и очень существенно отразившиеся на всём строе творчества мэтра. Для Леонидова-Филиппова это казачья служба, сформировавшая творческую личность автора. Для Всеволода Глуховцева – философия. И так далее…

В этом строю совершенно естественна родовая писательская печать моего тезки Сергея Круля, как барда и краеведа. Если за каждой строкой Байкова мы увидим игривое заманивающее подмигивание неона, даже в лирической сцене услышим у Леонидова посвист нагайки, в каждой букве Ренарта Шарипова ощутим привкус советского «школьного» пирожного – то на бумагу Круля столь же естественно ложатся тени и отпечатки струн и музейных редкостей.

Эти тени и отпечатки для Круля органичны, и было бы худо, если бы он попытался от них отделаться. Как перо – продолжение руки, так и проза Круля – есть продолжение грифа его гитары. А что свойственно бардовской песне – то и свойственно повести «Легенды Уфимского кремля». Я имею в виду уникальное сочетание в этом жанре песни высокого, романтического – и житейского, бытового. Я имею в виду сочетание в этом жанре песни предельной философской сложности с необычайной народной простотой, безыскусностью и бесхитростностью. Я имею в виду сочетание в этом жанре песни глобального, всечеловеческого – и локального, местного, сочетание столичного лоска и провинциальной затрапезности…

Можно ли такие парадоксы заложить в прозаическое произведение? Нет, если не пройти долгую школу бардовской песни, совмещенную с поэтическим досугом и краеведческим интересом. Тут вам и космос со всеми его звёздами, и решето со всеми его чудесами…

Так и получилось, что Круль пропитал свою повесть терпкими запахами башкирского степного разнотравья, прокоптил дымком курных изб, посыпал порохом стрелецких пищалей, сливаясь с Уфой и растворяясь в Уфе. Взяв лучшее у стилистики русской литературной классики, Круль рисковал превратиться в эпигона, повторяющего обороты Лескова и Бунина: его выручил сюжет и особое место действия. Конечно, ни о каком литературном подражании у Круля и речи быть не может, при том, что язык его чужд модернизма и соотносим скорее с XIX веком и его традициями повествовательности. Круль сделал то, что русская литература XIX века упустила сделать, он описал эпопею освоения башкирских приволий. И оттого Круль встал рядом (а не «под») с именитыми бытописателями нашего «золотого века».

Напряженность сюжета (как-никак, книга сопоставима с Фенимором Купером) сочетается у Круля с невероятной тщательностью бытописания, детальностью пищи и одежды, видов и архитектуры. Наблюдая за старой Уфой из далекого XXI века, Круль выступает как бы современником своих персонажей. Он живет и в нашем времени – и одновременно в том. Таково свойство старого древа: листвой быть у солнца, а корнями – в глуби минувшего.

Круль из слов и образов выращивает былую Уфу, какой уже нет, так же, как когда-то Уфа вырастила его самого. Я бы очень приветствовал то, что Круль не стесняется своего уфимского происхождения, как большинство авторов уфимской литературы, норовящих если не обмануть «насчет прописки», то хотя бы обойти молчанием её, как им кажется «локальную провинциальность». Уфимские авторы вытесняют Уфу из себя, пишут на московские сюжеты, на сюжеты без места (как Алина Гребешкова), на иностранные сюжеты (как Вадим Богданов) на общероссийские сюжеты с умышленно размазанной географией действия (как Ренарт Шарипов), наконец (как Александр Леонидов) – выдумывают для Уфы псевдоним (смесь Уфы с Хивой, «Кува» какая-то).

Круль этим не занимается, и выгодно отличен от большинства «родства не помнящих». Страх прослыть «местечковым» автором ему чужд, и понятно почему: сжимая, локализуя пространство, писатель-краевед отыгрывает широту на времени, стремительно расширяющемся в археологические бездны. К тому же эффект расширения даёт и невероятно богатая палитра изобразительных средств.

Богатство исторического знания сочетается с богатством языкового отображения. Приведу лишь одну цитату, которая, кажется, любому поможет увидеть (а не только вообразить) далёкое прошлое родного города:

«…Впустив всех в крепость, отец Димитрий закрыл калитку и пошёл к воеводской избе, на назначенную с воеводой встречу. Алмас, ведший за уздечку Толпара, шёл последним, ступив во двор, он невольно задержался, любуясь. Так вот она какая – русская крепость! Крепкие дубовые стены, высокие башни с бойницами и повсюду большие деревянные юрты-дома, во всём чувствовалась сила и прочность. Особенное внимание Алмаса привлекла красавица-башня, стоявшая обособленно, посредине двора. На самом верху башни, под крышей висела перевёрнутая железная чаша. Наверное, отсюда шёл звук, тот самый, разбередивший душу. Волнение охватило душу Алмаса.

Тем временем, пока Алмас разглядывал колокольню, крепостной двор заполнился стрельцами. Всякое появление нового человека становилось для стрельцов развлечением.

– Смотри-кось, башкирец. Да еще с конём. И где его откопали?»

Считаю исключительно своевременной ненавязчивую (именно неявную, лишенную казёнщины) постановку вопроса о воспитании гражданственности и подлинного патриотизма, прозвучавшую у Круля в повести о городском прошлом. Повесть, безусловно, соответствует патриотическому воспитанию, формирует у читателя глубокое уважение к вечным человеческим ценностям: дружбе, гуманности, уважению к старшим, готовности прийти на помощь, свободе личности, противостоянию узким националистическим тенденциям в человеческих отношениях (судьбы и трагедия Полины и Алмаса).

Правильно понятый патриотизм у Круля созидает, а не разрушает. Он не приводит к враждебным столкновениям людей по признаку их принадлежности к другой национальности, другому цвету кожи, другому месту проживания и так далее. Оставаясь «своими», мы не впитываем ненависти к «чужим», да и нет для нас чужого, если он – Человек…

Такая приключенческая и одновременно краеведческая повесть несёт в себе огромный воспитательный потенциал. Любовь к родному краю, его природе, культуре, к его людям предполагает уважительное отношение к таким же чувствам других людей, к их праву почитать и уважать свою землю, свой народ, свою историю. Круль между делом, за словом, так сказать, приучает любить и беречь родной край, место, где ты живёшь, в то же время понимая, что ты частичка огромного целого, называемого родиной, миром, человечеством.

Круль напоминает «континентальным патриотам», что у каждого из нас есть ещё и так называемая «малая родина» – место, где он родился и рос, учился, начинал свою трудовую жизнь. Это земля наших родителей, наших предков, земля, которую нам, а не кому-то – беречь и украшать. Именно этому изучению, воспитанию любви к родной земле, любовному и бережному отношению к ней и ко всем рукотворным и нерукотворным результатам труда своих предков и посвящена замечательная повесть «Легенды Уфимского кремля» Сергея Круля.

© Николай Выхин, текст, 2015

© Книжный ларёк, публикация, 2015