Николай Выхин. Оскал Будды

02.08.2015 23:47

ОСКАЛ БУДДЫ АЛИНЫ ГРЕБЕШКОВОЙ…

Одна из очень значимых публикаций сетевого издательства «Книжный ларёк» – повесть Алины Гребешковой «Улыбка Будды». К нему подходят эпитеты – «высокохудожестенное», «яркое», «зловещее», «угнетающее», «захватывающее», «пронзительное», «отвратительное». Пусть не думает читатель, что я поставил эпитеты наобум: все они уместны, если речь идёт о гребешковской «Улыбке Будды». Ибо книга Гребешковой – вполне вписывается в общий ряд публикаций «Книжного Ларька» под рубрикой «исторический пессимизм».

Вкратце о «глыбе»: жанр – завораживающая фантасмагория, сюжет – несостоявшаяся смерть. В том, что смерть в итоге не состоялась, была продуктом сонного бреда, или бредового сна – нет ни капли облегчающего душу читателя оптимизма. «Человек обычный», эдакий «хомо ординарис» – тщательно прописанный как блеклое среднестатистическое пустое место, умирает (как бы) во сне, и попадает в то, что больше всего напоминает католическое чистилище. Некое место между адом и раем, которых, судя по всей стилистике – и нет вовсе. За бессмыслицей жизни следует бессмысленность смерти, возвращающаяся обратно в бессмысленность жизни. На заднем плане повествования Гребешковой-мрачной стоит замечательный сатирик-Гребешкова, бесподобно, зло, желчно высмеивающая язвы и пороки политических и бытовых штампов современности. Такое чувство, что на подпевки к потустороннему акыну с однострунным дутаром поставили М. Е. Салтыкова-Щедрина! Этот М.Е. так и не сможет раскрыться в книге Гребешковой: помешает каленая ненависть автора к штампам социально-бытового бытия, ненависть, которой буквально пышут инфернальные репортажи бесподобного радио «Яма».

Гребешкова-Щедрин талантливо сводит вместе набившие оскомину клише наших «партейных» остро- и тупоконечников. Мне, например, запомнилось сведение вместе «бюрократов и гомосексуалистов» в аду её воображения. Демократы много лет шельмуют бюрократию, а их оппоненты патриоты – налегают на разоблачние гомосятины. Это разделение ролей всем так надоело, что прорвалось у Гребешковой почти шекспировским «чума на оба ваших дома»…

Теперь о Гребешковой-акыне. Акын, как известно, поёт о том, что видит. Гребешкова последовательно излагает БРЕДОВЫЕ видения СВОЕГО ПОКОЛЕНИЯ. Это не какие-то личные кошмары, это слепок с суицидального необуддизма российской молодёжи 90-х годов ХХ века.

Интересно отметить, что история Петра Соколова (в самом имени ничтожного обывателя – камень, апостол, сокол – это имя героя) написана не только целиком от лица мужчины, но и с полным набором того, что феминистки называют «мужским шовинизмом».

Как ни странно, повесть Алины Гребешковой – пронизана идеями мужского превосходства, восприятия женщин, как тунеядствующих трутней, носительниц порока, паразитарного элемента, вероломного, жестокого, лицемерного. Персонажи-мужчины – эдакие унылые заезженные мерины, которые всё тянут на себе, и уже не ждут благодарности, которой всё равно не будет…

Этот элемент ультра-традиционалистской патриархальной мифологии врывается в трясину необуддизма, показывая, что хоть бармен и Джо, ад вне национальностей – однако дело явно в России и на постсоветском пространстве.

Строго говоря, необуддизм, разливший кляксой свою черную тушь от американского Голливуда до российского Алапаевска – весьма мало соотносим с классическим буддизмом. Восточный буддизм – учение о спокойствии и равновесии. Он оптимистичен и благодушен, у его Будды – действительно лукавая, но добрая улыбка.

У Будды необуддизма – зловещий оскал. В необуддизме поколение Гребешковой ищет выхода из глубочайшего духовного кризиса. Необуддизм – истеричен, неустойчив, в конце концов – попросту суицидален.

Поколение постсоветской молодёжи – это поколение исторического и метафизического поражения. Оно одержимо проглоченным геополитическим оскорблением гражданского чувства, эдиповым комплексом отцеубийства, вероисповедным кризисом, которые совместились с чисто-рыночными «лузерофобиями». Все эти психические яды и токсины, в конечном счете, и привели к феномену необуддизма. Это такой истерический пофигизм, пытающийся уравнять своим однообразным нигилизмом победителей с побежденными, удачливых винеров – с неудачниками-лузерами. Мол, всё – не значит ничего, чем бы ни было…

Отношение этого (описанного Гребешковой) поколения к жизни – сложное сочетание любви-ненависти. С одной стороны, это поколение любит жизнь и потому цепляется за неё, не может её оборвать решительным образом. С другой – ненавидит, и потому, продолжая жить, мстит жизни, упражняясь в уничижительных эпитетах и отвратительных описаниях бытия. Может создаться впечатление, что это поколение – агитаторы и пропагандисты самоубийства, на которое у них самих духу не хватает.

С точки зрения логики всё просто, казалось бы: нужно или покончить с жизнью, со всем, так остро ненавидимым, бытием – или отказаться от суицидальной культуры быта, начать говорить о той радости бытия, которая и удерживает человека на Земле…

Но это – холодная логика. Психология с ней часто расходится. Психология вполне может строиться на отношениях любви-ненависти. Герои Гребешковой любят жизнь до неразлучности и ненавидят до омерзения.

Автор находит замечательный образ, чтобы показать пик такого отношения: играющего с самоубийством персонажа, который много раз вешается, заранее рассчитав, чтобы вынули из петли, и таким образом попеременно бывает то на том, то на этом свете.

Чистилище Гребешковой получилось очень узнаваемым: с баром и барменом-демиургом посредине, с мертвой остылостью улиц некоего города, уходящего краями в ледяные пустыни… Это окунается, как в купель, в «Холодное море». Понятно, не Сочи. Холмогоры без Ломоносова, с постсоветской остановкой всякой созидательной деятельности…

По правде сказать, у необуддистов смерть очень мало отличается от жизни: так получилось и у Гребешковой. Её томительная анти-нирвана – переполнена тоской «попаданцев», а выйти они могут только туда, откуда вошли: из ниоткуда в никуда…

Любопытно сопоставить фантасмагории Гребешковой и другого автора «Книжного Ларька» – А. Леонидова. Жанр один – фазы разные. У Леонидова его центровой персонаж – Иван Имбирёв – бежит в фантасмагорию от невыносимой и омерзительной «перестроечной» реальности. А герой Гребешковой – уже сбежал туда и успел там заблудиться в лабиринтах. Фантасмагория – неизбежный удел того, кто, вослед Троцкому решил «войны не вести, и мира не заключать», вослед Вознесенскому решил «ни жертвой быть, ни палачом, ни барином, ни попрошайкой». Поколение 90-х, не готовое смириться с тотальным унижением поражения, но лишенное жизненных сил, энергии, тонуса для сопротивления – творит фантасмагории и живет в фантасмагориях.

В них – как в образе жизни и как жанре творчества – всё текущее, переливчатое, в буквальном смысле слова нет тверди (ни земной, ни небесной). И ноге, и мысли в них не за что зацепиться, как в трясине – нет точки опоры, закрепляющего центра, той «печки», от которой «плясать принято». В фантасмагориях не работают законы логики, всё равным образом случайно и безосновательно, ни из чего не вытекает и ни к чему не ведет.

Эта текучесть, подвижность смыслов, а точнее рядящейся под смыслы бессмысленности – очень пронзительно описана в повести Гребешковой. Это состояние распада личности и её мотиваций – которое диагностируют социопатологи. Оно носит массовый характер и нуждается в своем художественном зеркале.

Его, это зеркало, и подставила чуткая к шепоту эпохи госпожа Гребешкова. Отразив необуддийскую истерию современников и ровесников, идеологию «все кошки серы».

Как у неё получился этот слепок с улыбки нео-Будды – стоит прочитать на «Книжном ларьке»…

© Николай Выхин, текст, 2015

© Книжный ларёк, публикация, 2015