Николай Выхин. Свежая струя... чего?

15.09.2015 18:51

РУСТАМ НУРИЕВ: СВЕЖАЯ СТРУЯ… ЧЕГО?

Я вам открою небольшую литературоведческую тайну. Те, кто скажут вам, что «Протороман» Рустама Нуриева искромётен и гениален – на самом деле не прочитали (не дочитали) этого романа. И те, кто скажет, что «Протороман» – чушь, белиберда, пьяный бред – тоже его не прочитали или недочитали. Оба взгляда на роман Нуриева (одобрительный или осудительный) – будут недоработкой, верхоглядством…

Нуриев необыкновенно, необычайно свеж. Он замечательный стилист, и он – сталкер словесности, он чувствует слово, как альпинист – неровности скалы, или канатаходец – свой тонкий трос под ногами. В то же время роман Нуриева – это изысканные кружева, надетые на пустоту.

Необычайная сложность и даже утонченность форм, экспериментальность ажурных словесных конструкций, по которым идёшь со страхом за «сопромат мозга», – сочетается в Нуриеве с невероятной бедностью содержания. Роман Нуриева – это опера, состоящая из одних увертюр. Читатель постоянно ждет обретения смысла всех этих словесных игрищ, фехтования мыслями, смысловых галлюцинаций. Он жаждет обрести твёрдую почву под ногами. Но ни идей апологетики, ни идей опровергательства у Нуриева нет. И самого Нуриева тоже как бы нет. Он растворился в бесконечных деепричастных оборотах, и не смог вернуться к читателю из затяжного сальто.

Итог: у Нуриева возник «эффект смысловых ножниц», возникновение смыслового «вакуума», вызванного несовпадением смысловых «фокусов» общения в ходе обмена текстовым содержанием с читателем.

Эту ситуацию мы обозначим как несоответствие содержательно-смысловой структуры текста Нуриева его воплощению в речи. Суть такого несоответствия — в том, что процесс смыслового восприятия текста подчиняется закономерностям, диктующим свои условия, поскольку для читателя, воспринимающего текст, отнюдь не безразличны порядок появления и само наличие тех или иных блоков смысловой информации в тексте.

Разночтения в указанной ситуации как бы запрограммированы неумением автора адекватно воплотить в тексте свой замысел. Точнее сказать, у Нуриева и вовсе не было замысла. Он сел писать роман, не удосужившись создать замысел. Это как если бы швея – самой высокой квалификации – села бы за швейную машинку и стала строчить шов за швом… без ткани!

Лично для меня Нуриев стал художественным открытием. Как мастер слова он стоит на большой и неожиданной высоте, и непонятно, откуда он взялся в уфимской литературе сразу в готовом виде? Нуриев – стилист в хорошем смысле слова, его лексические приёмы порой просто поражают, кажутся афоризмами.

Но в то же время, демонстрируя умение, Нуриев ни к чему не прикладывает это умение. Предмета нет, есть одно только искусство обрабатывать (описывать) предмет!

Я потому и был поражен, что обычно так не бывает! Чем выше стилистический уровень носителя языка, тем меньше у него разрыв между умением оперировать мыслительными и языковыми категориями (формами), соответственно тем шире база для всякого речевого творчества, тем точнее восприятие текстов. А чем оно точнее – тем значительнее и определённее предмет, главная идея автора!

Обычно именно техническая незрелость писателя по существу отражает величину разрыва его с живой реальностью: чем он больший неумеха, тем меньше реальность в нём нуждается. Однако это не случай Нуриева, осуществившего умопомрачительный эксперимент с искусством, миром искусства…

Постоянными у Нуриева с неизбежностью стали мотивы психопатологические — бреды, безумие, траурные образы, сумерки смыслов, мотивы увядания, одиночества, смерти, отчаяния конца. Он словно бы видит некие утешающие сны вне бытия, при помощи агностицизма, субъективистского психологизма. Но при этом Нуриев не пошел и по пути мистических исканий. Он не обрел законченных рамок религиозно-метафизической концепции, разлился в субъективную мистическую настроенность, фатализм, фамильярность к непознанному, в тягу к иррациональному, бессознательному.

Упадочный импрессионизм Нуриева решительно подрывает всякую причинность и перерастает в субъективистский сенсуализм, психологизм махистского типа. У Нуриева отражается уже не объективный мир, а «содержание сознания», не реальные предметы, а ощущения и эмоции, ими возбуждаемые.

Самодовлеющие чувственные восприятия получают перевес над их активной идейно-интеллектуальной переработкой. Действительность распадается на множественность лишенных единства явлений, иррационализируется, видится как хаос.

В едином плане у Нуриева перемешаны фрагменты реального мира, бреды, сны, мнимые восприятия, фантастические представления, реализованные метафоры. Эскизно, импровизационно фиксируются отдельные, необусловленные друг другом, как бы случайно выхваченные куски действительности.

Предметы Нуриева теряют свои очертания, сливаются друг с другом, растворяются в потоке причудливо сплетающихся ощущений автора.

Внешний мир рисуется как бы в дымке, утратившим пластичность, в отзвуках, тенях, в переливах оттенков, полутонов. Переживающий герой романа лишается стержня, расплывается в бессвязной смене настроений. Культивирование «мигов», никуда не направленная изменчивость субъекта возводятся Нуриевым в альфу и омегу его «Проторомана».

Упор Нуриева на чувственные впечатления ведет, с одной стороны, к живописности и поэтичности слога, а с другой стороны — к культивированию акустически-бренчащей стороны текста.

Нуриев стремится к индивидуализированному и свободному выражению переживания в его становлении. Лирической трансформации у Нуриева подвергаются повествовательные и драматические формы. Роман Нуриева, лишаясь действия, становится психологическим этюдом настроения, ограничивается элегическим созерцанием, лирическим излиянием.

Лично мне Нуриев показался хорошей дорогой машиной (типа «мерседеса»), у которой напрочь сорвано сцепление. Движок – ювелирно совершенный, ревёт мощно, выхлоп грозный – а сцепления нет, и машина газует на месте, постепенно отравляя выхлопом водителя…

Мне, как литературному критику, представляется, что автор Р. Нуриев – очередная большая находка Э. Байкова, редактора «КЛ». Но с другой стороны – Нуриеву, как мастеру слова (уже состоявшемуся) – нужно теперь найти себя. Этого Нуриев, в отличие от Байкова, вытащившего самородка, – не сделал.

Безусловно, с одной стороны, что Нуриев пустил свежую струю на страницы литературного издания. Но с другой – непонятен состав этой струи, и возникают нехорошие ассоциации…

В этой связи всплыла в моей памяти цитата из гениального М. А. Булгакова:

«…И мы продолжили, и, когда уже стало темнеть, я осипшим голосом произнес: "Конец".

И вскоре ужас и отчаяние охватили меня, и показалось мне, что я построил домик и лишь только в него переехал, как рухнула крыша.

– Очень хорошо, – сказал Иван Васильевич по окончании чтения, – теперь вам надо начать работать над этим материалом.

Я хотел вскрикнуть:

"Как?!"

Но не вскрикнул».

Здесь описан разговор Булгакова со Станиславским. Будем учиться у классиков. Нуриеву предстоит, по-хорошему говоря, «начать работать с этим материалом». Это очень и очень добротная материя, которую дал автору Бог, и из которой автор, строго сказать, ничего пока не сшил.

В этом смысле роман Нуриева и не хорош, и не плох. Это – материал, с которым нужно «начать работать». Итог может быть ошеломляющим и для автора, и для литературы. Но только, если всерьёз этим заняться…

© Николай Выхин, текст, 2015

© Книжный ларёк, публикация, 2015