Вивиан Цельс. Космическое тело

КОСМИЧЕСКОЕ ТЕЛО

 

1

 

Я был с мамой, когда узнал об астероиде. Вчера мы вдвоём отметили мой четырнадцатый день рождения. После праздника не было и мысли о плохих новостях.

Мы смотрели видеопанель, занимавшую половину стены в гостиной. Пестрое и шумное шоу мгновенно сменилось новостями; в комнате стало тихо, будто у видео панели выключили звук. Секунды две с голубого экрана прямо в камеру смотрело взволнованное лицо ведущей новостей. Моргнув, ведущая заговорила:

– Мы прерываем трансляцию для экстренного сообщения. По данным Международного Астрономического Разведывательного Сообщества, к Земле приближается космическое тело диаметром четырнадцать километров. Столкновение произойдёт двадцать… – ведущая запнулась и посмотрела в электронный лист, лежащий перед ней на столе. – Восемнадцатого сентября. Завтра.

– Мамочки, – мама инстинктивно обняла меня и прижала к себе.

 

Шесть лет мы жили вдвоём, и нам не был нужен никто, кроме друг друга.

 

В ту минуту я подумал: это розыгрыш. Жизнь не может кончиться завтра. Всё что меня окружает — вещи, любимый человек, я сам, – исчезнет все. Как такое представить?

Я переключил на другой канал. В той же тишине ту же новость сообщала другая ведущая новостей. На четырех центральных каналах было одно и то же. Выслушав сообщение, казалось, десять раз, я переключил видеопанель на канал мультфильмов с осторожностью сапера – мама могла сказать, чтобы я оставил программу новостей, но сейчас телевизор ее не интересовал.

Мама прошлась по гостиной и вызвала телефон; села на эластичный стул и в течение нескольких минут через встроенную в комнату систему связи общалась со знакомыми. Я одной половиной сознания внимательно слушал её короткие, тревожные разговоры, другой, менее внимательно, наблюдал за тем, как Джерри и Том очередной раз пытаются стереть друг друга с лица нарисованной реальности. Вражда кота и мыши не имела завершения и смысла. В некоторых сериях мышонок и кот мирились, действуя заодно. Думаю, сегодня они забыли бы свои обиды и заключили перемирие. Но в серии, что в ту минуту смотрел я, они дрались до самого финала.

Я переключил на канал новостей.

Показали астероид – пятнышко на фоне звёзд.

Мама присела на край дивана, рядом, и уставилась на экран. Я старался делать вид, будто не замечаю, как у нее трясутся руки и стучат колени. Как по лицу текут слезы. Мама всегда была сильной женщиной, но сейчас боялась неотвратимого.

Завтра в три часа дня по нашему времени случится катастрофа. Приглашённый в студию астроном подробно описал предстоящие события, каждую деталь того, что случится, когда на бешеной скорости каменная громадина столкнётся с Землёй. Остальные учёные, у которых брали интервью вне студии, также были возбуждены и обеспокоены, некоторые с трудом сдерживали волнение. Но этот держался невозмутимо: может, был готов к смерти, может, плевал на неё.

Удар придётся на соседнюю страну. В трёх тысячах километров от нашего города. После удара останутся секунды.

По главному каналу показали компьютерную симуляцию. Огромный вращающийся камень с огромной силой вонзается в почву, во все стороны несётся ударная волна, за ней — тёмная пыль.

 

Я представил себе момент, когда метеорит врезается в Землю — стою совсем рядом, волна взрыва уносит меня…

Хочется быть дома, хочется, чтобы дом был в безопасности…

Возможно, отсюда в небе будет видно падение. На секунду астероид возникнет в поле видимости и в следующий миг исчезнет за горизонтом. Не пройдёт и минуты – из-за горизонта понесётся чёрная пыль (намного громаднее и чернее, чем в симуляторе). Вероятно, ещё раньше задрожит земля.

Ученые сошлись во мнении, что планета расколется. Пугала та непоколебимая профессорская уверенность, с которой они заявили об этом. Аниматоры снова продемонстрировали чудо современной компьютерной графики – кусок за куском отваливается от Земли и улетает в космическое пространство, унося с собой надежды. Один кусок Земли летит в одну сторону, другой в другую, третий в третью. На кусках люди, животные. Вон наш «кусок», на нём наш город и мы, скорее всего мёртвые.

 

– Одевайся, – скомандовала мама, фраза прозвучала как военный приказ.

Через полчаса после новостей она умылась и снова была готова к действию. В её, казалось, безумных глазах светилась воля к жизни даже без надежды на спасение. Как животное бьётся за свою жизнь, зная, что умрёт, так мама будет бороться за свою и за мою, не принимая во внимание факт нашей гибели.

– Мы куда? – спросил я. Очень непросто описать, что я испытывал в этот момент. Испуг. Сильное волнение, заставляющее внутренности дрожать, как от сильного холода. Еще – желание жить. Горячее чувство, приводящее все тело в полную готовность. И самое сильное чувство, наполнившее грудь, – желание быть с единственным любимым человеком и ни при каких условиях с ним не расставаться.

– Подальше отсюда.

Одеваясь, я представил себе космический корабль, рассчитанный на двоих человек. Мы, только мы вдвоём, улетаем на другую планету.

Перед тем как выключить экран, я увидел группу космонавтов, в этот момент находящихся на орбитальной станции Мир 14. Вид у четверых был трагический, но в душе они понимали, что переживут всех. Астронавты также понимали, что «всех» означает «включая любимых».

Я оставил дома ВСЕ. Вещи, которые мне дороги, стены, с которыми связаны еще более дорогие воспоминания. Я надеялся, что вернусь и прежняя жизнь продолжится. Я не мог смириться с тем, что этого не произойдет. Обида сдавила горло, жалость к себе стянула живот, но больше всего я боялся остаться один. Хуже одиночества только смерть – я думал так в тот день, на следующий я в этом убедился.

 

2

 

В лифте, когда мы с мамой поднимались на парковочную площадку, расположившуюся на семидесятом этаже, все тело словно током пронизывало желание нажать кнопку «стоп» и спуститься на первый этаж, чтобы быть на земле. Я смотрел в стеклянные стены кабины – на город, на соседние жилые высотки, на коридор с плотным потоком аэромобилей, на улицу с движущимися семечками – пешеходами, на соседние кварталы с хорошо знакомыми домами, отсюда я даже видел школу. Сказать, что мне было грустно, – ничего не сказать. Мне было до смерти больно.

Мы ехали в лифте и слушали беседу между женщиной и мужчиной. Женщина говорила:

– После того, как США сожгли территорию Китая лучевым оружием из космоса, казалось, хуже ничего произойти не может. Два миллиарда погибло за несколько минут, включая граждан других стран, находившихся в Китайской Республике, мне было пять лет, когда Мировое Сообщество лишило США права называться государством за планетарное преступление. За геноцид понесли ответственность единицы, тогда как в нем приняли участие тысячи, и авторы, и исполнители, и обычные люди, избиратели, инженеры, разрабатывающие страшную технологию энергетического луча, прекрасно сознавая, в каких целях она может быть – и вероятнее всего будет – использована. Сейчас, после того как Штаты стали частью пятидесяти евроазиатских стран, американская нация фактически перестала существовать. Территория бывших Соединенных Штатов стала называться Второй Евразией. Не представляю, что пережили американцы, насколько яростно возненавидели свое правительство, отнявшее у них родину и честь. Точно так же не могу себе представить, что ждет нас завтра. Просто не могу. Не могу.

– Все будет хорошо, – ответил мужчина, мрачный как дождливые сумерки.

– Погибнут четырнадцать миллиардов! Я! Ты! Они! – женщина ткнула пальцем в нашу сторону. – Что хорошего!

Мужчина с большим запозданием ответил:

– Ничего, – произнес с безразличием.

Возбужденная женщина молчала, стараясь унять дрожь. От нее пахло потом и духами.

На нижней транспортной полосе, проходящей в нескольких сантиметрах от дорожного покрытия, плыли аэробусы, пассажиры, должно быть, еще не слышали о приближающейся опасности, хотя, учитывая количество видеопанелей и радио, которыми напичканы не только магазины, кафе, залы ожидания (например, в поликлинике или каком-нибудь государственном учреждении) и аэробусы, но даже аэробусные остановки и лифты, большинство должно быть уже в курсе последних событий. Больше – наверно только сфер слежения, натыканных в тех же местах вдобавок самых неожиданных, о которых неприлично даже думать. Потом, у людей мобильные средства связи настроены на автоматический прием «экстренных новостей» – сообщений о катастрофах и сенсациях, будоражащих боящееся скуки сознание. Так что сорок одну минуту спустя после первого сообщения 95 процентов просто обязаны быть в курсе сенсационного события, предвещающего катастрофу.

Две большие тяжелые дорожные сумки оттягивали руки будто гири. У мамы в руках был только ключ от аэромашины. Странно было собираться словно в многодневное путешествие со знанием о завтрашней гибели – все равно что подниматься на виселицу с рюкзаком, в котором еда и теплые вещи. Кто знает, проснулся голосок надежды, обладающий завидной психологической стойкостью и холодным прагматизмом, возможно, после того как кусок Земного шара, на котором будем находиться мы с мамой, отколется, останется часть атмосферы и гравитации, и какое-то время (несколько часов, пару дней… пара минут?) теплые вещи и еда будут очень полезны. Пришла мысль о воздухе: многие постараются спастись в своих аэромашинах, поднимутся максимально высоко над землей, вероятно, захватят с собой кислород, чтобы не задохнуться. Но только я – уверен, они тоже – знал, что ничего у них не получится: кабина негерметична, даже будь она таковой, у обычного транспорта не хватило бы прочности сдерживать давление вакуума. В приступе паники во взрослом уме рождаются детские мысли, идеи, место которым в комиксах. Ребенку кажется, что если он зажмурится и закроет лицо руками, опасность исчезнет.

Ярко-красная с большими черными стеклами аэромашина, блистающая в свете зажегшегося при нашем появлении верхнего освещения, ждала нас на пятой линии в соседстве с синей, окна которой были прозрачными, и белой, окна которой были темно-фиолетовыми. Я открыл большую дверцу, в которую мог пролезть медведь, и залез на переднее сиденье. Дверца автоматически опустилась. Мама несколько секунд постояла в раздумьях рядом с открытой дверью, наверное, прощаясь со зданием, в котором мы оба провели столько лет, затем села и включила двигатель. На ее лице снова появились слезы. Увидев их, я почувствовал, как к горлу подкатывает ком, и в глазах защипало.

С очень тихим гудением «Ласточка» оторвалась от пола и как по льду заскользила к выходному проему. Я увидел четырех вышедших из лифта человек, вслед за нами собирающихся покинуть высотку. По их обеспокоенному выражению лица было понятно – по той же причине.

Коридор оживился, что не свойственно воскресному дню, если только в этот день не праздник. Здания, главным образом, жилые дома, один за другим покидали аэромобили, словно спешили на праздничное представление, устраиваемое в такие знаменательные события, как Новый Год и День Города.

Погода стояла солнечная и теплая, обычная для середины сентября, если только небо не заволакивает осенними тучами. Воздух, просачивающийся через вентиляцию кабины, был необычайно душистым, наверное, ветер принес его издалека, с полей и лесов, окружающих город сплошным зеленым пространством.

 

Я не хотел спрашивать – куда мы направляемся, но спросил. Мама назвала какую-то страну, голос ее прозвучал буднично, будто мы собрались всего лишь загород. Где эта страна, название которой настолько экзотическое, что сразу вылетело из головы, я понятия не имел. Раньше стран было в пятьдесят раз меньше, но после глобального политического раздробления, происходившего в период с двадцать третьего по двадцать пятый века, государств стало великое множество, хотя народов больше не стало, так, в нескольких регионах можно было увидеть людей, четыреста лет назад являвшихся одним целым.

Я с сожалением думал о тех вещах, которые не взял с собой. Мама, видя, что я набираю «барахло», объяснила, что эти вещи мне не пригодятся – я и так это знал, но не хотел в это верить, мне нужно было услышать это от нее. Мама позволила взять мне только одну вещь, и этой вещью стала электронная записная книжка, в которой я полгода назад завел обыкновение записывать мысли. Она свертывалась до размера авторучки и даже имела соответствующую форму, словно отсылая на полтысячелетия назад, когда была изобретена первая авторучка. Тогда же был изобретен первый автомобиль, настоящий, с колесами, который передвигался по земле, а до него существовали только поезда и кареты с лошадьми. Что тогда было, чего не было – теперь уже не имеет значения, ведь завтра не будет ровном счетом ничего. Ни машин, ни авторучек, ни электронных записных книжек, не будет мамы, не будет меня, от Земли останутся раздробленные куски камня, разлетающиеся в разные стороны Вселенной. Вместе с людьми исчезнут воспоминания о прошедших событиях, вне чьих-то мыслей история перестанет быть.

С такими мыслями я смотрел в окно на отражающие голубое небо здания. Воздушные знаки, которыми расчерчены границы коридоров, вели нас из города, где можно было подняться на большую высоту и мчаться по широкой дороге. Наверно, то же самое чувствовали птицы, вольные лететь, куда им вздумается. Живых птиц давно не осталось, но оставался жить образ – в языке, в кино. Впрочем, та же судьба постигла собак и кошек, как диких, так и домашних. Мне всегда хотелось завести живого котенка, держать его, тепленького, в руках, гладить и слушать, как он, довольный, мурлычет. Хотелось увидеть открытый, благодарный, дружественный взгляд живой собаки, услышать ее радостный лай. Другие люди довольствуются трехмерными проекциями и кибер-куклами, чего мне не понять никогда. Это все равно что нарисовать на голой стене небо и солнце и радоваться им как настоящим. Это все равно что посадить перед собой манекен и попытаться завести с ним разговор.

Втайне от матери я набил карманы разной мелочью, дорогой с детства, наверное, у каждого есть такая, залежалась где-нибудь в коробке, спрятанной в глубине шкафа, а может быть, наоборот, выставлена напоказ на видном месте как фотография. Остальное я увез в сердце.

Я смотрел в окно и видел поля с полосами пролесков. Город остался позади. Редко встречались другие аэромобили, основная масса двигалась по нижним коридорам, мы же вышли на самый верхний, служащий для междугородних путешествий. Внезапный полет неизвестно куда (название страны, уже выветрившееся из памяти, мне ни о чем не говорило) погружал в состояние нереальности. Свежее, ясное чувство новизны и нелогичности, появляющееся в тех редких, загадочных, ярких сновидениях, когда осознаешь, что спишь.

В городе, глядя в окно, я пытался представить разрушенные здания, обгоревшие, тысячи раздавленных трупов, словно семечки разбросанных по улице, заваленной платинами углеродного стекла, которое нельзя поцарапать или разбить, и углеродными блоками и перекрытиями, которые невозможно сломать, а также искореженными предметами быта – мебелью, техникой, украшениями, приобретшими один цвет – черный.

Сейчас я воображал черные, сгоревшие дотла деревья, луга черной, обуглившейся травы. Рисовал облако пыли и дыма, серой пыли и черного дыма, поднимающееся над землей и заслоняющее небеса. Шорох мусора. Жар, оставленный огнем, раскалившим землю до пугающих температур. Тень, напускающая мрак, тень, накрывающая мир удушающим покрывалом, под которым скоро черное будет не отличить от белого. Да и единственный оставшийся цвет – черный.

Я вздрогнул, вынырнув из глубокой задумчивости. Затем расслабился.

Так, слушая еле заметное ровное гудение двигателя и мамино молчание, я заснул.

 

3

 

Происходящее выглядело таким нереальным, нелогичным, неправильным, что, когда я проснулся, сон показался мне правдивой реальностью, в которую хотелось вернуться. Но один вернуться в нее я не смог бы.

Мама улыбнулась, когда я посмотрел на нее, – сосредоточенного, беспокойного взгляда как не бывало. Она потрепала меня по голове и назвала именинником. Я сидел в растерянности. Наверное, в моих глазах была пустота, а лицо ничего, кроме отрешенности, не выражало. Из глаз мамы потекли слезы, но она продолжала улыбаться, плотно сжав губы.

Кто-то связался с ней по ее устройству связи – мама дотронулась указательным и большим пальцем до пуговки на пиджаке, тем самым приняв вызов.

– Здравствуй. А ты как думаешь? – мама посмотрела на меня. – Едем отдыхать. Да. Неважно. Не хочу говорить. Не хочу, вот и все. Желаю тебе удачи. Пока.

Я догадался, кто это был, – мамин друг. В последнее время она виделась с ним крайне редко, я думал, они совсем расстанутся, и, честно говоря, хотел этого, мамин друг мне не нравился, может, он был неплохим человеком, но в нем были качества, которые меня бесили. Это был уже десятый по счету звонок, после него мама отключила УС, сразу стало спокойно от сознания, что никто нас больше не потревожит.

Приняв управление на себя, аэромобиль разогнался до скорости звука. Звуконепроницаемая кабина защищала нас от оглушительного свиста, от которого лопаются барабанные перепонки, и мерзлоты, которая царит на высоте четырнадцати километров, там, где атмосфера граничит со стратосферой. Мы дышали воздухом, получаемым из кислородных генераторов, преобразующих азот в кислород. Лети мы на более низкой высоте, работали бы обычные вентиляционные фильтры, берущие кислород из атмосферы. Мир под нами стал крохотным, автострада казалась еле различимой ниточкой, поля стали разноцветной шахматной доской с квадратами разных цветов и размеров.

Первую остановку мы сделали в городе Ренигорск. Мама попросила меня посторожить машину, сама зашла в аптеку.

– Здесь есть ресторанчик, – сказала мама, правой рукой поглаживая чувствительную панель дисплея с изображением карты города. Несмотря на то, что зрелище вызвало у меня шок и отбило аппетит, я был голоден. К тому же мне нужно было в туалет.

Мы пролетели три квартала и опустились на посадочную площадку, расположенную на крыше девятнадцатиэтажного дома, усаженную цветами и декоративными деревцами. Часть ресторанчика находилась здесь же, на крыше, главный зал – на девятнадцатом этаже, прямо под нами. Мы основались тут, под жарким небом, на ветру, сели за столик и жестом пригласили искусственного официанта. Я весь покрылся гусиной кожей – то ли от ветра, то ли от того, что до сих пор в своем воображении видел убийцу в серой куртке, камнем заколачивающего воображаемый гвоздь в голову старика.

На веранде было тихо, фоном служили музыка и мягкий шелест сквозняка. Помимо нас, в кафе сидел молодой человек двадцати шести лет с аккуратной прической, он смотрел в одну точку и жевал бутерброд, в нашу сторону взглянул только раз. Прозрачные оранжевые двери лифта бесшумно отворились, на крышу зашли двое – молодая девушка и мужчина вдвое старше ее, девушка договорила остаток фразы: «…потому что такого не может быть». Мужчина с ней не согласился, но в следующий момент поинтересовался, что она будет кушать, и девушка ответила. Затем оба с энтузиазмом заговорили о спортивных достижениях местной футбольной команды. Я не вникал в суть. В какой-то момент девушка поблагодарила спутника, судя по застенчивому тону, за комплимент. Из второго, зеленого, лифта вышла приземистая, плотно слаженная женщина с двумя детьми четырех и шести лет. Они спокойно сели за нами. Четырехлетний мальчик, одетый в яркие светло-зеленые шортики и такую же веселую светло-желтую рубашку с коротким рукавом, спросил «Кто это?», ткнув пальчиком в направлении подошедшего к их столику официанта. «Искусственный дядя», – ответил второй малыш. «Он принесет нам еду», – пояснила женщина заботливым голосом.

– А там безопасно? – спросил я.

– Где? – мама вышла из задумчивости и растерялась, секунду-другую не понимая о чем речь, но тут же ответила:

– Безопаснее, чем здесь.

Женщина с детьми резко повернулась в нашу сторону и бросила подозрительный взгляд, будто видела в нас двух террористов, в любой момент способных швырнуть к ее столику гранату. Я так думаю, она ничего не рассказала своим детям про то, что их – нас всех – ждет завтра, и боялась, что ребята услышат новость от нас.

Маме я поверил. Ведь не имело смысла проделывать столь далекий путь туда, где не спастись. Я подумал, что страна, в которую мы направляемся, на другой стороне земного шара, и на ее земле действительно безопаснее всего.

Наевшись, я намного меньше переживал из-за оставленного дома. Страх перед надвигающейся катастрофой не ушел, но притаился. Частично его скрыла тень ощущения абсурдности происходящего, в угрозу верилось с трудом, крайне сложно было представить события завтрашнего дня, последнего дня для планеты и ее обитателей, для меня, для мамы.

 

Солнце висело пока еще высоко над горизонтом, озаряя посадочную площадку, наш аэромобиль купался в его блеске. В голубом небе не осталось ни облачка.

Пока мы поднимались, я обратил внимание на мужчину, стоящего на краю крыши соседнего дома и смотрящего на солнце. Мама его тоже заметила. Она притормозила. Не говоря ни слова, мы смотрели на странного человека. Прошло очень много времени, минут восемь. Я уже начал скучать, крутя головой по сторонам. Отвлекся лишь на секунду и обнаружил, что мужчины нет. Мама плавно начала движение, поднимая машину в самую ввысь.

Я не видел, как он прыгнул, но знал это. И все-таки, я не видел, как он прыгнул, в моем воображении тот мужчина все еще стоял на крыше, на самом краю, и смотрел на жизнерадостное солнце.

 

Я включил музыку трехсотлетней давности, рок-н-ролл. Мне он всегда нравился. Певцы пели о трудностях жизни беззаботным голосом, смотря с улыбкой печали в лицо.

Чувство юмора у астрономов определенно было, потому что астероид мистификацией не был.

 

Моя мама – человек, который в курсе всего. Ее интерес вызван не любопытством, а заботой о близких. Уже в четырнадцать лет я не хочу взрослеть, я не хочу быть в курсе всего. Большая часть из этого всего ужасная. Я вижу, сколько напряженности во взрослых людях, словно сдавленных пружинах, грозящих сорваться, отскочить и ранить тех, кто рядом.

Чего я не помню, так это подробностей своей смерти. Теперь я знаю, что одиночество – хуже смерти. Сильная непрерывная боль в груди, которая появилась, когда я умер, делает меня живее живых. Настоящий ли это мир или мой внутренний – я не знаю, но чувствую, что, обойди его весь, не найду в нем любимого человека. Здесь я – один. Я и боль одиночества.

С каждым мгновением все труднее удерживать в памяти подробности своей жизни, все труднее удерживать в разрывающемся сердце образ любимого человека.

 

Завтра я не пойду в школу. В субботу последний день я проводил время с друзьями, которых больше не увижу. Мне было немного грустно. Хотелось думать о хорошем. В ту темную звездную ночь мне были необходимы светлые воспоминания. В солнечных образах прошлого сознание находило приют, отдыхало и успокаивалось.

 

Не помню, что снилось. Не помню, как проснулся. Дальнейшие события перемешались в беспорядке. Ясно помню людей вокруг, ведущих постоянные разговоры о предстоящей катастрофе. Никто в нее не верил. «Ученые ошиблись и перепугали всех до смерти», – говорили они.

Во второй раз я увидел астероид. Огромный кусок камня. Его грозный, величественный вид был отвратительным. Мертвая материя. Уродство.

 

У нас — как и у остальных — оставалось мало времени. Мама взяла меня за руку и мы пошли к аэромобилю.

Летели мы на Запад, duke, континента. Я уже не знал, в какой мы стране.

 

Жить оставалось девяносто минут.

– Я не хочу больше никуда лететь, – сказал я маме.

– Давай останемся здесь.

– Тут безопасно?

– Вполне...

Я ей поверил. Да и спокойные иностранные лица местных жителей меня в этом убеждали. Это был маленький городок с неспешным ходом вещей. Жители этого города меньше всего ожидали конца света, тогда как население мегаполисов жило с этой мыслью каждый день.

Мама обняла меня и поцеловала. У меня потекли слезы.

Я посмотрел на зеленую траву, на красочные цветы, на пышные деревья, на голубое небо, на стильные дома, на аккуратных людей — какое все красивое. А красивее всего — мама.

Я хотел закрыть глаза и забыться. Но не мог уйти, оставив ее одну. В тот последний момент я сжал ее теплую ладонь и прижался как можно ближе к ней...

 

 

© Вивиан Цельс, текст, 2016

© Книжный ларёк, публикация, 2016